военных действий он умел снабдить такими язвительными замечаниями, что слушатели покатывались со смеху.

— Тихо, товарищи. Сейчас наш без десяти минут адмирал доклад делать будет, — объявлял его сосед по палате, едва появлялась свежая газета и новая сводка. — Ну, давай, трави до жвака-галса, что там за международное положение и Тихий океан.

— Погодь, не дочитал… Будет тебе международное. Ох, союзнички наши, матери их черт! Как на коммунальной кухне — то Черчилль Гитлеру в суп плюнет, то Гитлер Черчиллю любимый фикус уничтожит, массированным налетом. Так можно до морковкиных заговин воевать!

— А вот не надо! Глянь, что пишут: в Вильгелмьмсхавене который день большие пожары!

— Надо же, и десяти лет не прошло! Проснулись.

Американцы с англичанами не пользовались у Кондрашова большой симпатией. Союзники союзниками, размышлял лейтенант, а капиталист, он везде капиталист, ворон ворону глаз не выклюет. Моряков их — вот кого жаль.

— Вот ты все про океанские корабли. А, допустим, наш “Ташкент” — он какой крейсер?

— А наш “Ташкент”, уважаемая матушка пехота, он вообще не крейсер. Он — лидер эсминцев. То есть, в крейсера размером не вышел.

— Такая махина — и не вышел? — не поверил собеседник.

— Это по сухопутным меркам он махина. А в море его три тысячи тонн — не то, чтоб скорлупка, а так, самый большой среди маленьких.

— Погоди, а большой тогда какой же будет боевой массы? — вмешался артиллерист, кое-как примирившийся с калибром в триста восемьдесят один миллиметр.

— Это на суше масса, а в море водоизмещение. “Парижанка”, например, двадцать пять тысяч тонн.

— Надо же! Целая тыща танков!

— Так точно, целая тыща. А среди линкоров она считается не очень большой. В двадцать втором, на Вашингтонской конференции, постановили линкоров свыше тридцати пяти тысяч не строить.

— Это что ж, капиталисты от усиления флота отказались?

— Побоялись, денег не хватит.

— Ну, да, все от себя отрывать не будут…

— Там скорее “не смогут”. Пусти слишком много на военный флот — рабочим совсем жрать нечего станет. А до такого они один раз дошли и теперь как огня боятся!

— Эк оно как. Тысяча танков… и пушка без малого как десять моих… Масштабы у вас, морячки…

— А ты как думал? Размах!

— Что же с таким размахом их японцы мало что не без штанов застали… в этом, как его мать, Пер… пир…

— Перл-Харборе. Ну, проспали их американцы. По морю, если умеючи, подкрасться можно очень незаметно.

— И как же ты по нему подкрадешься? Там чай прятаться не за что, ни холма, ни овражка.

— Зато большое. И вместо холмов острова, — карта океанского театра военных действий, с островами размером не более типографской точки, изъятая из очередного номера “Красной звезды”, уже красовалась над кондрашовской койкой, — Эскадра за сутки мало что не тысячу километров отмахать может. Это, считай, как отсюда до Стамбула и обратно. На полсуток потерял контакт — и все. А еще самолеты, их за полторы сотни километров выпустить можно. Вот японцы и подкрались…

— Погоди, ты ври, да не завирайся. Пароход до Стамбула, даже пассажирский, больше суток идет!

— То пассажирский. А военные корабли полным ходом за тридцать узлов дают — километров пятьдесят в час по вашим меркам, это которые большие. Мелкие — те быстрее. Туполевский глиссер и пятьдесят узлов может сделать, правда, недолго.

— А в километрах?

— На одну целую восемьсот пятьдесят две тысячных умножь.

— Ну ты задачи ставишь. Сам-то умножишь?

— На два умножу, одну десятую вычту, получится достаточно точно, — вместо Кондрашова ответил его сосед, штурманский электрик. — Девяносто километров выходит. Это тебе не “левой-правой”, это скорость! Так что, если с умом подойти, то на картах у противника твой флот еще за тридевять земель, а по факту — уже под боком. А он и знать не знает. Спит Розита и не чует, что на ей матрос ночует!

— Да тише ты, не при сестричке же!

Верочка, слушавшая их спор, зажала себе рот ладонью, чтобы не рассмеяться в голос. Ей было больше весело, чем неловко, а рассуждения про океанские флоты — безумно интересны, потому она и старалась по возможности задержаться в палате на лишние пять минут всякий раз, когда заходил об этом разговор. Правда, вопросы задавать все-таки стеснялась.

* * *

С середины декабря Инкерман превратился в настоящий глаз бури. Он слышал громы всех орудий со всех направлений и напряженно ждал вестей со своих позиций. Уже отбросили немцев от Москвы, уже девиз нового, сорок второго года, прозвучал коротко и понятно: “С наступающим!” Но газеты и радио о наступлении в Крыму по-прежнему молчали. Только зима шла и шла своим чередом, капризная, как во всех приморских городах, терзала ущелье когтями снежных бурь, а когда они стихали, наползал от моря туман, оно курилось, как говорят здесь.

Сон по 4–5 часов в сутки и работа в режиме, по мирному времени немыслимом, всех делает похожими друг на друга. И два приятеля, недавних студента, скоро стали одинаково серыми от бессонницы, осунувшимися и хмурыми. Дежурили оба в соседних отделениях и Семененко, сообразив, что если присядет хоть на минуту, рискует моментально уснуть, воспользовался неожиданно тихой ночью и добрел проведать товарища. За регипсовой перегородкой, отделявшей палату от аптечного шкафа и стола, за которым обычно заполнялись истории болезни, уютно горела лампа, прикрытая полотенцем. У Зинченко еще хватало сил перечитывать свои конспекты, как минимум — листать.

— Я своих всех обошел, спят. Такая тишина в отделении, аж страшно. У тебя что?

— Вроде порядок… А чего страшно-то?

— Если тихо, непременно что-нибудь ночью случится. Или осложнение какое или срочно новых привезут. И не говори “вроде бы”. Не слышит тебя Алексей Петрович! Не медицинское это понятие, — Семененко чуть шатнуло от усталости и он тяжело оперся плечом о перегородку.

Приятель оставался невозмутим:

— Женя, не занудствуй. “Вроде бы” — это значит что полчаса назад был полный порядок. А вот если тебя дежурный врач не застанет на месте, оторвет голову. Наш Пират еще здесь между прочим.

— Все здесь… Ждем пока “добро” на эвакуацию дадут. У моря… погоды. Ты свежую сводку не слышал?

— Да что сводка, вон она, — Зинченко вытянул из-под тетрадей газету, — все то же, что и по радио — наступление на Юго-Западном фронте, про нас пока глухо. А вообще — бред пишут! — он перешел на возмущенный шепот, чтобы не ругаться в голос. — Вот, погляди, вечернее сообщение. За каким-то чертом пихают туда выдержку из письма какого-то фрица, как его на фронте вши донимают!