— Отказалась. Ее муж служит на тральщике. А она — работает на заводе. Двое детей уже есть, старший сын к нам и прибежал, в одну смену с мамой работал, — лицо Натальи Максимовны уже скрыла маска, но и за ней можно было различить улыбку. И голос опять звучит напевно и нежно, — Коллеги, девочка. Девочки, они ведь к миру, верно?

И уже обычным деловым тоном Колесник поведала подробности, больше значащие для специалистов. Но и для тех, кто последний раз роды видел еще в институте, тоже не лишние: Да, ребенок едва ли не у станка родился. Но крепкая девочка, здоровая. Правда крупная, вес, я полагаю 4300. Мама в порядке. Главное, чтобы молока у нее хватало. Через руки Натальи Максимовны прошло столько детей, что она, без сомнения, могла точно определить вес младенца и без весов.

Но на этом короткая передышка кончается. Снова машины. Те, кто был сейчас на разгрузке, говорят, что наша артиллерия с утра бьет так, что горы трясутся. Что там? Общее настроение высказывает кто-то из раненых, доставленных от Мекензивых гор, где последние дни идут жестокие бои и раз за разом переходит из рук в руки железнодорожная станция: "Засуетились фрицы. Не иначе, где-то еще им хвост подпалили".

К тридцатому числу, когда чуть разогнало туман, оказалось, что переменилась не только погода, но похоже, и обстановка на фронте. Никто еще достоверно ничего не знал, молчали газеты, молчал даже тот всезнающий вид связи, что в войсках именуют “окопным радио”, а в Севастополе — “морским телеграфом”. Подземный город напряженно ждал вестей.

И в последний день года — дождался.

“Вставай, ну вставай же, тетя Рая! Самое главное проспишь!” Кто ее будит? Что такое она может проспать? Всем, кого спешно подняли по тревоге под утро, дали потом отоспаться целых семь часов. Личным приказом начальника госпиталя.

Что же могло случиться? Какое сегодня число? Да тридцать первое декабря, новый год наступает. Позавчера даже елку принесли. Поначалу Раиса подумала, что запах хвои и смолы ей мерещится. Но нет, в самом деле — елка. И не одна. Еще большая связка лапника, как раз хватило, чтобы во всех палатах веточки поставить. Елки торжественно вручила целая делегация разведчиков, которым за этим новогодним богатством пришлось ходить в тыл к противнику, по нашу линию фронта хвойных лесов не осталось. Гости с удовольствием рассказывали, как командование постановило провести специальную боевую операцию, чтобы в каждом бомбоубежище, госпитале, школе была своя елка. Немцы могут лопнуть от злости, новый год Севастополю им не испортить.

Терпкий, смолистый еловый дух перебивал теперь карболку и спирт. Инкерманская елка красовалась в серебряных бусах и настоящих шарах. Раиса даже не пыталась задаваться вопросом, кому пришло в голову забирать с собой в штольни, вместе с самыми насущными вещами, еще и елочные игрушки. Видимо, кому-то очень жалко было оставлять их в доме, в который всякий день может попасть бомба. Один только лейтенант Кондрашов, которого разведчики, его однополчане, пришли навестить, сокрушался — такой поход — и без него! Не пришлось ему лично возглавлять экспедицию за елкой. И хорошо, если до весны на ноги поднимется. А на будущий Новый Год, ясное дело, за елками в немецкий тыл ходить уже не нужно будет.

“Подъем! Девочки, девочки, вы что, еще знаете?” Кто так шумит? Раиса села, не открывая глаз. Не похоже, чтобы так поднимали по тревоге. Что-то другое. Не сразу она поняла, что уже в который раз повторяет ей Оля, смеясь и плача одновременно: “Наши освободили Керчь! Тетя Рая, наши взяли Керчь и Феодосию!”

Свежая сводка прилетела утром. Раньше, чем обычно приходили известия, потому что привезли ее, вместе с пачкой свежих газет, два военных корреспондента, собиравшиеся писать очерк о работе госпиталя. У ординаторской собрался весь не занятый персонал и раненые, которые могли ходить. Сводку, вероятно уже второй раз, перечитывал вслух Зинченко:

“Сегодня Красная Армия и вся советская страна с радостью и гордостью узнают о новой победе наших доблестных войск. Немецко-фашистские захватчики выбиты из города и крепости Керчь и города Феодосии. Керчь и Феодосия снова стали советскими!”

Голос его звучал торжественно, почти как у Левитана, если бы советскому диктору тоже было двадцать два года.

В общежитии на тумбочках тоже стояли еловые ветки. Вместо игрушек на них повесили пустые ампулы, они должны были изображать сосульки. До войны, в белобережской больнице тоже так делали. Хотя пожалуй там новый год отмечали и проще, и строже. Потому что все равно все, кто не дежурил в новогоднюю ночь, встречали его у себя дома. Раисе частенько выпадало дежурить, как не семейной. Обходила палаты, поздравляла больных, а сама сидела с дежурным врачом у радиоприемника, под праздник обычно передавали хорошую музыку. Большую елку в Белых Берегах наряжали в клубе, высокую, под самый потолок. Лесничий Иван Егорыч всегда сам ее выбирал и вез на санях в поселок. Под праздник в клубе непременно устраивали танцы. Как любила Раиса когда-то танцевать…

Кажется, в первый раз с того времени, как в сводках сообщили об оставлении Брянска, Раиса вспомнила о своем доме. Примерно так же думают об умершем человеке, когда боль уже отгорела и притупилась, и теперь можно вспоминать о нем самое хорошее и светлое, что вас связывало. Потому что в памяти твоей он жив и в эти минуты ты не думаешь о том, что самого его давно скрыла кладбищенская земля. Так и Белые Берега привиделись мирными и тихими. Хотя нет, наверное, ни клуба, ни больницы, и как знать, кто уцелел из тех, с кем Раиса работала, бегала на танцы или смотреть кино, с кем дружила. Где сестры Прошкины, где молодой доктор Юра? На каком он сейчас участке фронта, если жив конечно?

Всех этих невеселых дум никому не перескажешь, даже в письме брату не напишешь об этом. Вместе с газетами им еще и открытки принесли, прежде таких Раиса не видела. “Новогодний привет с фронта!”, цветные и по родам войск сделанные, с пехотинцами, идущими в атаку, с танком, с военным самолетом. Ей досталась открытка с рассекающим волны боевым кораблем, тип которого она назвать не могла даже примерно. Что-то очень большое, а что именно, линкор или крейсер? Разве что у моряков попробовать спросить. На этой открытке она и писала поздравление брату. “Наши в Керчи!” Еще неделю назад в это поверить было сложно, только надеяться на лучшее. Неужели теперь еще