Набоков недурно боксировал и был голкипером футбольной команды «Тринити», благодаря чему британские студенты охотно приняли его в свой круг. Но более всего его занимала поэзия, главными темами которой по-прежнему оставались женщины и Россия. Да и товарищей он выбирал в основном из русской знати: дружил с графом де Калри, одним князем в изгнании и соседом по комнате Михаилом Калашниковым.

Хотя в письмах к матери Набоков обсуждал только семейные дела и политику, куролесил он изрядно. В кампусе ему грозили штрафами за хождение по газонам. Он без конца затевал драки с каждым, кто, по его мнению, позволял себе третировать русскоязычных студентов. Уважая вековую традицию, согласно которой первокурснику положено сумасбродничать, Владимир сломал у домовладелицы два стула, не считал нужным платить портному и размазывал по стенке еду.

Но сама жизнь заставляла его взрослеть. Владимир, как и его русские друзья, расходился во взглядах с прогрессивными британскими студентами. Пока он учился в Кембридже, Г. Дж. Уэллс (которого Владимир Дмитриевич в 1914 году принимал у себя в Петербурге) ездил к Ленину и нахваливал перед Петроградским советом большевизм. Сын Уэллса Джордж, тоже участвовавший в поездке, вызвал Набокова на спор – сыновья отстаивали взгляды отцов. В конечном итоге молодые люди перешли на крик, Набоков окрестил всех социалистов мерзавцами, а присутствовавший при этом Калашников призвал «бить жидов».

В письме к матери Набоков назвал реакцию соседа по комнате смехотворной и достойной сожаления; в том споре, надо сказать, не блеснул ни один из участников. Калашников, как назло, подтвердил по меньшей мере один стереотип, который наверняка сложился у англичанина в отношении белоэмигрантов, – и крыть тут было нечем, ибо товарищ Набокова в самом деле не отличался мощным интеллектом. Те два года, что они жили вместе, Калашников то грозил сжечь книги Набокова, то разглагольствовал на тему «Протоколов сионских мудрецов».

Набоков скоро понял, что антисемитизм не ограничивается пределами России. В книге «Евреи», написанной, когда Набоков учился в Кембридже, и опубликованной в 1922 году, Хилэр Беллок, писатель, бывший член парламента и один из ведущих историков своего времени, попытался разобраться в том, что называл «еврейским вопросом». Его рассуждения демонстрируют, что в ту эпоху глобальный антисемитизм проник и в британскую научную мысль.

Объясняя причины и следствия «еврейской революции» 1917 года, Беллок отмечал, что бурскую войну, разразившуюся в прошлом десятилетии в Южной Африке, «провоцировали и разжигали еврейские деловые круги». Он считал, что постепенно развивается «монополия еврейских международных новостных агентств» и число евреев в «руководящих органах Западной Европы» в пятьдесят, а иногда и в сто раз превышает адекватную пропорцию представительства. Беллок приходил к заключению, что евреи отчасти сами виноваты в чинимых над ними расправах, поскольку ведут себя пренебрежительно по отношению к окружающим, действуют обманом, исподтишка и не желают признавать очевидных доказательств еврейского заговора.

И это еще не самое ужасное, что в то время можно было услышать от вроде бы вдумчивого аналитика, в целом сочувствовавшего доле евреев. В последующие годы появятся куда менее деликатные высказывания на эту тему.

Что до Набокова, то он, если ему приходилось выбирать между британскими сторонниками большевиков и калашниковыми, держался русских. В июне он вместе с братом Сергеем и соседом по комнате уехал на каникулы в Берлин, где принялся ухаживать за двоюродной сестрой Калашникова Светланой.

Светлане, как прежде Люсе, посвящались романтические стихи, но до любви на сей раз было гораздо дальше. Владимира одолевала ностальгия по родным местам. Если в Петербурге его называли иностранцем, то в Лондоне он мучительно чувствовал себя русским. Он цеплялся за все русское. Нашел «Толковый словарь» Даля и работал с ним, чтобы не забывать родной язык. В письмах к матери с тоской, в подробностях, описывал Выру, будто память могла проложить для них дорогу домой, хотя у него уже тогда закрадывались подозрения, что обратного пути нет. Владимир ни дня не мог прожить без поэзии и выражал свою преданность родине тем, что «сочинял стихи на никому не известном наречии о заморской стране».

2

На втором году скитаний родители Набокова переехали в Германию, оставив в Англии старших сыновей, которым предстояло еще два года учиться в Кембридже, но жизнь в послевоенном Берлине была не в пример дешевле лондонской, кроме того, открывала больше возможностей для активной деятельности. Владимир Дмитриевич планировал найти единомышленников и совместными усилиями издавать газету. Быстро заняв место идейного лидера в берлинской общине русских эмигрантов, Набоков-старший той же осенью стал одним из основателей газеты «Руль», которая вскоре сделалась самым популярным в Берлине русскоязычным ежедневным изданием.

Первый опыт художественной прозы Владимира Набокова-младшего оказался тесно связан с событиями, потрясшими Россию. В январе 1921 года «Руль» опубликовал его рассказ, в котором лесные духи из русских сказок сталкиваются с новой большевистской реальностью: поля завалены обезглавленными гниющими трупами, по рекам плывут мертвецы… Нечистой силе, сокрушается леший, пришлось покинуть родные места. Рассказ, короткий и незамысловатый, может служить свидетельством того, что с первых шагов писателя Набокова миф и фантазия в его творчестве переплетаются с ужасом современности.

К тому времени, как «Нежить» появилась в печати, остатки Белой армии перебрались на другой берег Черного моря. Сотни тысяч пали в бою. Еще больше умерли от болезней – жертвы одних только эпидемий исчислялись миллионами. Война еще догорала, искря стычками и мятежами, но к 1921 году военный конфликт уже перестал быть главной бедой России.

Подходил черед новых трагедий. Тактика выжженной земли, которую обе стороны применяли на протяжении последних трех лет, в сочетании с неурожаями привела к полному истощению русской житницы. В 1921 году в стране настал жестокий голод, увеличивший число жертв.

Максим Горький от имени большевиков обратился к миру с просьбой о поддержке. Отчаянное положение вынудило большевиков создать Всероссийский комитет помощи голодающим. В Россию снова вернулся Международный Красный Крест, правда, в отличие от военных лет он не занимался концентрационными лагерями (русские лагеря теперь были для него закрыты), а пытался облегчить участь голодающих. Зов о помощи был услышан по всему миру. Елена Ивановна тоже собирала деньги для умиравших от голода соотечественников, хотя понимала, что ее семье путь на родину заказан.

Развороты британских газет запестрели просьбами о пожертвованиях, и деньги потекли рекой. Активно включилась в работу Американская администрация помощи (ARA) – негосударственная организация, возглавляемая Гербертом Гувером. Большие средства сумел собрать Фритьоф Нансен и многие другие. И все же, несмотря на помощь из-за границы, гуманитарная катастрофа обрекла на мучительную смерть по меньшей мере пять миллионов человек.

В студенческие годы Набоков постоянно слышал об ужасах, творящихся на родине; при этом окружавшие его социалисты восхищались советским государством как примером нового, справедливого общества. Попытки Владимира переубедить однокашников оканчивались ничем. Готовясь на первом курсе к дебатам по большевизму, Набоков заучил наизусть отцовскую статью, но собственных доводов привести не сумел и был легко разбит оппонентами. Ему еще только предстояло обрести незаемные мысли и облечь их в слова, принадлежащие лишь ему.