1938 г., т. е. после принятия турецкого закона о фондах и введения единой системы доверительного управления (Тек Mütevelli Sistemi). Тогда сиротский дом в Карагёзяне и сиротский дом в Ускюдаре (Sgiwdari Khnamadaragan Orpanots) должны были объединиться в финансовом отношении, чтобы быть в состоянии продолжать свою деятельность. По данным Тороса Азадяна (Toros Azadyan), в сиротском доме в Ускюдаре было 70–90 сирот, а в двух kaght’agan-центрах – 400–500 детей-kaghtagan[206]. В официальном документе о слиянии обоих сиротских домов можно также найти указание на положение армян из провинций:

Прием детей-kaghtagan — это часть серьезной заботы о сиротах. Забота при этом должна укладываться в рамки минимального бюджета, поскольку работа в этом смысле более или менее находится в состоянии свертывания. Остается необходимость в профессиональном учреждении, заботящемся о 400–500 детях-kaghtdgan, которые не могут обеспечить себя самостоятельно[207].

Одновременно с этой ситуацией в Стамбуле в провинциях армянам постоянно различными способами угрожали и вынуждали их уезжать. Со ссылкой на архивы американского посольства, Ди лек Гювен (Dilek Güven) констатирует, что в 1928–1929 гг. армянам было запрещено покидать Сивас. При этом они не могли найти работу, в связи с чем им не на что было совершать покупки. В этих обстоятельствах многие из них запросили специальное разрешение на выезд из страны[208]. Сонер Чагаптай (Soner Qagaptay) подробно описывает серию нападений, включая два убийства, во-первых, армяно-католического священника Юсуфа Эмирханяна (Yusuf Emirhanyan) в Диярбакыре (Diyarbakir) и, во-вторых, православного священника в Мардине (Mardin); эти инциденты сыграли важную роль в исходе армян[209]. После этих случаев на католическую миссию в Элязыге, в которой в качестве священнослужителей действовали два армянина, француз и немец, было оказано давление, чтобы заставить ее отказаться от своей деятельности; священники отправились в Бейрут[210]. Почти одновременно произошел взрыв и поджог армянской протестантской церкви в Харпуте (Harput), а также совершено нападение на ассирийского священника в Диярбакыре[211].

Как видно из этих случаев, законы тогда, как и правовые меры, имели выраженную цель – изгнание людей из страны, в которой они жили. Согласно Мурату Бебироглу (Murat Bebiroglu), закон о переселении 1934 г. также сыграл важную роль в процессе миграции. Опрошенный Бебироглу человек заявил, что из-за этого закона армяне в то время были вынуждены покидать Йозгат (Yozgat) и перебираться в Стамбул[212]. Основываясь на документах архивов посольства США, Дилек Гювен (Dilek Güven) приводит подробные данные о результатах действия закона о переселении и так резюмирует изгнание евреев из Фракии и Измира: «Эта “добровольная” миграция групп меньшинств [евреев] – а также групп христиан, таких как армяне в Анатолии, – была результатом спланированной социальной маргинализации»[213]. Кроме того, у Гювена можно найти точные статистические данные об армянской миграции 1929–1934 гг. Согласно тем же источникам, еще до принятия закона о переселении была еще одна волна вынужденной миграции: около 600 армян покинули свои родные места в направлении Стамбула[214]. Кроме того, агенты турецкого правительства вынуждали христианское население в провинциях, особенно в Диярбакыре и Харпуте, покинуть свою страну[215]. Гювен указывает, что число армян, эмигрировавших в Сирию за 18 месяцев с 1929 по 1930 г., составило 6373 человека[216]; Чагаптай, с другой стороны, отмечает, что количество людей, уехавших из Турции в Сирию, колеблется. Американские дипломаты указали численность в 10 000-20 000 человек[217], тогда как британские дипломаты количество эмигрантов в 1930 г. оценили примерно в 2000–4000 человек[218].

В то же время армяне, которые не могли обеспечить себя в Стамбуле, и особенно те, кто проживал во временных приютах, искали возможности возвращения в свои деревни или отъезда в эмиграцию. Между kaght’agayan и управлением общины возникала напряженность, так как в приютах устроить свою жизнь было невозможно. Государство актором в принципе не являлось, и в тех немногих случаях, когда оно вмешивалось, это происходило не на пользу kaght’agan. В 1934 г. «Нгар» (Ngar) – другая стамбульская газета – опубликовала отчет о том, насколько экономически нестабильным было положение провинциальных армянских kaght’agan в Стамбуле и как они по причине отсутствия доходов хотели вернуться обратно в свои деревни[219]. В марте того же года Ngar в одном из сообщений указала число 750 армян-kaght’agan в Стамбуле[220]. При этом неясно, шла ли речь о вновь прибывших или они уже какое-то время жили в городе. О положении общины в Стамбуле можно было бы сказать гораздо больше, как и об отношении к сиротам и женщинам и о продолжающемся притоке из провинций. Проблема с kaght agan, сиротами и женщинами была не просто статистической, но имела серьезные социально-политические последствия, для которых армянские газеты являются богатым источником. Так, например, «Панпер»[221] опубликовал в апреле и мае 1933 г. две большие статьи о kaght’agan-центрах. Одним из них был центр в Саматье, который, согласно сообщению, с 1920-х гг. использовался как временный приют[222]. Армавени Мироглу (Armaveni Miroglu) также подтверждает, что армянская школа имени Нуняна Макрухяна (Nunyan Makruhyan) в Саматье с 1920 г. служила kaght’agan-центром, где все комнаты и залы были заполнены[223]. В альманахе [больницы] «Сурп Пргич» за 1932 г. указано, что в kaght’agan-центрах в Саматье и Ортакёй размещалось 800 человек, места которых немедленно занимали вновь прибывшие, стоило кому-либо покинуть центр[224]. Разумеется, в этих количествах не учитываются kaght’agan, приехавшие в Стамбул из провинций и нашедшие приют у родственников. Альманах за 1932 г. упоминает социальные проблемы, связанные с kaght’agan-центрами, лишь вскользь. В печати же появились многочисленные статьи с более точными данными и описанием как условий, так и социальных и экономических проблем. Так, все окна были закрыты бумагой, и в каждом углу дома жили kaght’agan всех возрастов. Согласно панперовской статье, в то время там жили 268 человек, 120 из которых были в возрасте 11 лет и младше[225]. Некоторые уже провели в этих центрах до десяти лет. Кроме того, в центрах были и мастерские; так, сообщается об одной женщине из Кайсери, ткущей ковер. В начале апреля 1933 г. из села Бебек (ВеБек) близ Йозгата прибыла еще одна волна kaght’agan; речь шла о 28 семьях – всего 147 человек[226]. «Нгар» называет число в 200 kaght’agan, прибывших в тот же день из Бебека, и в 350 из Бурункышла (Burunkişla), и сообщает, что Министерство внутренних дел издало приказ возвращать назад людей, направлявшихся в Стамбул, чтобы остановить миграцию[227]. Хотя министр и выразил требование к kaght’agan вернуться, но проблемы, с ними связанные,