что проблемы насилия, направленного против армян, и опасности для их жизни и имущества не были устранены. На жалобы не было ни удовлетворительных ответов, ни решений; насилие наконец достигло своей высшей точки при правлении султана Абдул-Хами-да II во время так называемой Хамидийской резни. На мой взгляд, дальнейшие исследования необходимы прежде всего по двум пунктам: во-первых, по взаимоотношениям между центром и периферией, т. е. между Османской империей и армянской администрацией, состоявшей из Патриархатов и католикосатов; а во-вторых, по объему также параллельных отношений, то есть управлению курдско-армянскими отношениями со стороны Османской империи в начале XIX века.

Как показывает Уэно, требования армянского населения восточных провинций в XIX и начале XX в. представляли собой другой уровень проблем между центром и периферией. Этот период я интерпретирую как период перманентных попыток мирного решения многочисленных проблем, которые впоследствии должны будут объединиться понятием «восточный вопрос». Однако государство решилось на геноцидальный поворот, после которого не только все попытки оказались тщетными, но изменился и общий контекст. В результате натянутые отношения между центром и периферией с XIX века перешли и на период после основания республики, только теперь к ним добавилось тяжелое бремя геноцидального поворота. Что касается политики после 1923 г., Мардин отметил, что периферия продолжала оставаться под строгим наблюдением до 1946 г., поскольку допускалось, что в этой области может проявиться недовольство[147]:

Официальная позиция республики заключалась в том, чтобы уничтожить лоскутный ковер в Анатолии через принуждение его к молчанию. Поколения тех, кто был социализирован в идеологии республики, были тем самым готовы отказаться от местных религиозных и этнических групп как нерелевантного пережитка темных веков Турции. Где только это было возможно, с ними обращались соответственно[148].

Молчание, неприятие и взгляд на «местные религиозные и этнические группы как на малозначащие пережитки темных веков Турции» оказали прямое влияние на последний период империи и предвещают уже политику геноцида и культуру отрицания, пусть и в несколько сдержанной форме. И после 1915 г. часть немусульманского населения оставалась в Малой Азии и Северной Месопотамии; но само их существование должно было путем локальных, а то и центральных политических мер отрицаться или даже быть уничтожено. С точки зрения государства, немусульманское население Стамбула могло находиться хотя бы под строгим контролем, тогда как немусульмане, все еще жившие в Малой Азии и Северной Месопотамии, в конечном итоге подлежали окончательному изгнанию.

Вопреки проводившимся десятилетиями исследованиям, пренебрегавшим и замалчивавшим проблемы и политику восточных провинций, османисты и историки со специализацией по Турецкой Республике придают им ныне первостепенное значение. Также и Ханс-Лукас Кизер подчеркивает важность перехода от XIX к XX веку:

Ни одно другое государство XIX и начала XX века до тех пор не применяло такого массового систематического насилия для расчетливого изменения этнической карты своих владений. Ни одно государство не зашло так далеко, чтобы использовать свои современные средства власти, а именно вооруженные силы, телеграф, прессу и железные дороги, для уничтожения физического и культурного существования целого народа в пределах пространства, на которое оно претендовало как на «национальное»[149].

Этот поворот к насилию со стороны правительственных и административных механизмов, законодательства и социальной практики, особенно после 1908 г., долгое время игнорировался историографией, и его последствия для государства и общества до недавнего времени также игнорировались. Различия в использовании и организации власти в контексте государства и управления представляют собой самостоятельную область исследования[150]. Я, однако, утверждаю, что политические меры к армянам и восточным провинциям, особенно в период после установления республики, могут быть полезными источниками для исследования преемственности государственных взглядов и организационных практик. Так что можно предположить, что республиканское государство унаследовало отношения центра и периферии, но теперь к ним добавился постгеноцидальный контекст.

В своих мемуарах патриарх Завен Дер-егиаян (Zaven Der Yeghiауап) вспоминает об административном совещании с Губернаторским советом (Meclis-i Idare) в 1911 г.; он сам был тогда религиозным лидером провинции (Vilayet) Диярбакыр. Он описывает следующую сцену: он вошел в кабинет губернатора (Вали) перед началом встречи, где встретил Али Ульви (Ali Ulvi) и секретаря (Mektupiju) Мухтар-бея (Muhtar Bey). Они оба умолкли, едва его увидев. После недолгого молчания губернатор Галиб-паша (Galib Раşа) спросил его, почему армяне продолжают жаловаться на османское правительство. Егиаян достал статьи, опубликованные в провинциальной газете «Диярбакыр» (Diyarbakir), главным редактором которой был секретарь, и показал заголовки Галиб-паше. Одна статья в газете была посвящена теме «Иностранцы и христиане», и там был поднят вопрос о том, как поступать с иностранцами, пытающимися основать церкви, школы и другие благотворительные организации. Егиаян заявил, что армяне в этой стране родились, а не приехали, что «как личности и граждане» они никогда не имели проблем с Турецким государством, что они всегда платят налоги и участвуют в управлении и что они также отправляли бы своих детей в армию для защиты страны: «[Итак, я спрашиваю вас сейчас,] господа, по какому праву центральное правительство приравнивает нас к иностранцам? Проблема в этом. Мы давно говорим, насколько нам это обстоятельство не по душе»[151]. Губернатор ответил: «Если это является причиной вашего недовольства, то вы правы». Согласно Дер-Егиаяну, «Галиб-паша признал, что мы недовольны, но турецкое правительство никогда не предоставляло нам этого права по-настоящему». Свидетельство Дерегиаяна важно потому, что оно отражает господствующую позицию правительства не только в провинции, но, вероятно, и в столице. Кроме того, поскольку инцидент произошел не после, а до 1915 г., это свидетельство отчетливо показывает социальные и официальные обстоятельства в Османской империи до Балканских войн и до геноцида.

После 1915 г. и особенно во время перемирия тысячи оставшихся в живых армян мигрировали в Стамбул в поисках крова и убежища. Такие миграционные передвижения продолжались еще долго и после основания республики. Идея объединения оставшихся армян из Малой Азии в установленном месте озвучивалась уже в ноябре 1922 г., когда многие немусульмане начали в страхе покидать страну. Патриарх Завен Дер-Егиаян пишет в своих мемуарах, что между ним и представителем правительства Анкары в Стамбуле Рефетом Беле состоялся следующий разговор:

Патриарх: Турецкое правительство смотрит на нас с подозрением и обеспокоено самим нашим существованием. Мы, в свою очередь, обеспокоены подозрениями [правительства], как и вытекающим из этого отношением. Мы бы хотели, чтобы нам был определено место в этой стране, конечно, с несколько иной административной структурой, чем остальные. Мы ведь не греки, которых можно было обменять на мусульманское население Греции; ни одна европейская страна не хочет нас принимать, и у них нет на этот счет обязательств.

Рефет-паша: Где вы хотите жить?

Патриарх: Эти