Рефет-паша: Если бы мы решали, например, в пользу провинции Бруса… Не живут ли и там мусульмане?

Патриарх: Мы жили с мусульманами на протяжении шести веков, как живем и сегодня. Мы никогда не потребуем их выселения.

Рефет-паша: Это сложная проблема.

Амамджян: Можно было бы расширить границы Армении, чтобы дать этим людям место для жизни.

Рефет-паша: Тогда поезжайте в Москву и селитесь там![152]

Хагоп Амамджян (Hagop Hamamjian) был в то время поверенным в делах армянской общины; Арутюн Мосдичян (Harutyun Mosdichian) был председателем Национального собрания[153]. Даже если Рефет Беле (Refet Bele) не отвергал идею собрать оставшихся армян в определенном месте, после вопроса Амамджяна ход беседы изменился. Следует при этом также иметь в виду, что период этот был переломным как для армян, так и для турок, так как Лозаннский договор еще не был подписан, а патриархия находилась под большим давлением, причем все армянские лидеры вносили собственные предложения, которыми они хотели обезопасить свою жизнь. Патриарх Дер-егиаян признался, что его решение взять Амамджяна на эту встречу было «неудачным»[154].

Тайные заседания парламента в марте 1923 г. раскрывают позицию будущей республики, а также указывают на намерение установить в пределах Стамбула зону строгого контроля. Доктор Рыза Нур (Dr. Riza Nur), принимавший участие в переговорах в Лозанне и отчитавшийся перед парламентом, был очень обеспокоен присутствием в Лозанне лиц без гражданства – представителей армянского, халдейского и ассирийского населения, а также всех других государств, которые позиционировали себя против турецкой делегации[155]. В своем выступлении он настаивал на том, что одним из самых сложных и важных вопросов является вопрос о «меньшинствах» и христианах[156].

Меньшинств больше не будет. Исключением является только Стамбул. [Выкрики: армяне.] Да, и сколько там армян? [Выкрики: евреи.] В Стамбуле тридцать тысяч евреев. До сих пор они не доставляли никаких неприятностей. [… шум.] Общеизвестно, что евреи – это люди, которые делают то, что им говорят. Конечно, было бы лучше, если бы их не было вообще[157].

Согласно Рызе Нуру, проблема греков была решена за счет обмена населением. Это коснулось и греков, приехавших в Стамбул из провинций[158]. Могло быть найдено решение также следующей проблемы, касавшейся патриархата. Рыза Нур так заявил свою позицию, что турецкая делегация фактически потребовала от Православного патриархата и его общины в полном составе покинуть страну:

Сегодня патриархат не имеет ничего, кроме своей религиозной миссии. Он больше не может вести какую-либо правовую деятельность или чем он вообще занимается[159], и мы можем его выслать, если он будет заниматься какой-либо политической проблемой. <…> Сегодня [патриарх] не более чем обычный сельский священник. У него вообще нет официального титула. <…> Как священник он в Стамбуле, как у нас в когтях, он от всего отстранен – это, наверное, самое точное описание. Так что проблема решена[160].

Объяснения Нура не удовлетворили парламентариев; и они хотели знать, сохранится ли титул патриаршества. Его ответ был таким: «Efendiler (господа), после того как он потерял все свои полномочия, власти у него больше нет. Он останется беспомощным в наших лапах»[161]. Касательно ситуации армян Рыза Нур высказался перед парламентариями предельно четко: «Турция не может для них быть родиной (Yurt)»[162].

Идеи и заявления Рызы Нура по оставшимся в Турции немусульманам указывают на официальную позицию по этому вопросу. Его описание Вселенского Православного патриарха также может быть отнесено к положению патриарха Армянского, даже если первый и обладал гораздо большим авторитетом, чем второй. Порядок действий по выхолащиванию особых прав оставшихся немусульманских общин, в первую очередь касавшихся тех прав, что были получены только в XIX веке в рамках Nizâmnâme («Положение об армянской нации»[163]), сформулирован был уже в 1923 г. Даже без детального анализа текста можно определить, что язык его выступлений был неприкрыто расистским. Комментарии других парламентариев были на уровне Рызы Нура. Изучая протоколы секретных заседаний, можно почувствовать нормализованность расизма, как и интернализированный и институционализированный расизм парламентариев и позицию парламента в отношении немусульман.

Как и во время Хамидийской резни в 1894–1897 годах[164], армяне после 1915 г. считали Стамбул более безопасным местом, чем Малая Азия или восточные провинции. Одной из целей ранней республиканско-кемалистской элиты было очищение Малой Азии от оставшегося немусульманского населения. Потому та же позиция была занята и по отношению к грекам. Грекам Стамбула и двух островов – Бозджаада (Тенедос) и Гёкчеада (Имврос) – при обмене населением в 1922 г. было разрешено остаться. Однако после основания республики целью стало систематическое изгнание греков с островов[165]. В итоге Стамбул остался единственным местом, где вообще было греческое население. В 1925 г. Министерство внутренних дел приняло решение лишить немусульман права на передвижение[166]. На основании правительственного циркуляра от 2 февраля 1925 г. мухафаза Ускюдар (Üsküdar) запретила немусульманскому населению поездки в Стамбул из районов Картал, Малтепе и Пендик[167]. Это привело к тому, что для повседневных поездок на работу им приходилось обращаться за разрешением к Анкаре[168]. Ограничения на поездки основывались на «Правилах передвижения» (Seyr-ü Sefer Talimatnamesi) и послужили Кабинету министров поводом принять резолюцию, запрещающую армянским строителям и мастерам из Анатолии работать на строительстве дорог в Стамбуле[169]. В 1928 г. губернатор Стамбула разрешил немусульманам проводить лето также на несколько большем отдалении, а именно в Килйосе, Полонезкёе и Якаджыке (Yakacik)[170]. На этих примерах можно увидеть, насколько важным был Стамбул как область строгого контроля и как город на самом деле представлял собой паноптикум, в котором любое движение немусульманского населения строго отслеживалось[171]. Паноптикум изначально разрабатывался как механизм тюремного контроля; здесь, однако, весь город стал тюрьмой, за жителями которой наблюдали не только полиция или силы безопасности, но и всевозможные другие очевидцы: соседи, их знакомые, лавочник за углом и т. д. Так путешествие для членов местной администрации стало непростым предприятием. Независимо от того, откуда приехали немусульмане – городской квартал не имел значения, – их въезд в город строго контролировался. Затем, в 1929 г., другой указ о безопасности военных районов разрешил немусульманам ездить в Бурсу, Тузлу, Ялову и Чешме только с мая по сентябрь[172].

Однако по разным причинам армяне продолжали переселяться из провинций в Стамбул. Государственная политика, в частности запрет на возобновление работы армянских школ в Малой Азии и Северной Месопотамии, вынуждала оставшихся армян после 1923 г.