– Томочка, давай не будем унижать друг друга, – без предисловий перешел к делу Корешков. – Выдай духи по-хорошему.

Лицо Ставской пошло пятнами.

– Какие духи? – возмутилась она. – Вы что, с ума посходили?

– Ключ! – потребовал Корешков. – Ключ от двери, быстро!

Ставская положила ключ на письменный стол. Начальник колонии закрыл дверь. Гаманец приступил к обыску. Проверил косметичку, обшарил карманы сумки, выдвинул ящики стола, осмотрел книжный шкаф. Ощупал висевшее на вешалке пальто. Безрезультатно. Теперь вся надежда была на личный досмотр. Ставская встала, подняла руки, глядя на мужчин уничтожающим взглядом. Разрешала осмотреть себя.

– Нет у нее ничего, – сказал Гаманец, не притрагиваясь к женщине. – Вчера, наверно, унесла.

– Ну, вы уроды, – с презрением сказала Ставская. – Какие же вы уроды!

Гаманец отозвался с ненавистью:

– Это ты уродка. Покрываешь осужденных. Тебя судить надо за соучастие в краже. Если духи пропали и их нигде нет, то они могут быть только у тебя. Но ничего. Мы тебя раскрутим. Это вопрос времени. Лучшей покайся, выдай по-хорошему.

Ставская заплакала.

– Если хотите от меня избавиться, сказали бы прямо.

– Томочка, не надо брать на жалость, – мрачно отозвался начальник колонии. – Это, конечно, мелочь, бабские дела. Но мы не можем не реагировать.

Ставская решительно села за стол и стала что-то писать на чистом листке бумаги. Корешков видел, что это заявление об уходе, и только сейчас вспомнил про конкурс. Без Ставской они это мероприятие провалят.

– Ладно, забыли, – сказал он, поднимаясь со стула и направляясь к двери. – Если напрасно потревожили, извини. Самая знаешь, служба такая, собачья.

Рука Ставской замерла. Действительно, не стоит торопиться. Не время ей уходить. Надо еще потерпеть. Может, быть не очень долго.

Надзиратель подвел Леднева к зданию, где размещалась релаксация, и остался у входа. Достал из кармана шинели сигареты. Михаил вошел в коридор и остановился в нерешительности. Он не запомнил, в какие двери его вводили позавчера. Открыл одну из них и оказался в крохотной и совершенно пустой комнатке со странным продолговатым окном. Он подошел к этому окну и увидел Люду Каткову. Девушка сидела в кресле, глядя в маленькое зеркальце и кокетливо поправляя волосы. Она была прямо перед окном и должна была увидеть Леднева. Но она смотрела прямо на него и в то же время мимо. Михаилу стало ясно: эта комната для специальных наблюдений.

Пораженный этим нечаянным открытием, он выскочил за дверь. Коридор был пуст. Его никто не видел. Теперь он мог спокойно войти в релаксацию. Каткова встретила его рассеянным и безразличным взглядом. Леднев взглянул на то место, где было окно, и увидел странную картину. Какая-то мозаика светло-зеленого цвета. Как же ему повезло. Теперь он мог контролировать каждое свое слово, каждое движение. Но Каткова… Она-то ни о чем не подозревала. Как же дать ей знать, что она будет откровенничать не только с ним? Написать на листке бумаги? Но увидят в окно. Интересно, кто конкретно наблюдает? И что это? Обычный контроль? Или он лично кому-то здесь интересен? А может, он тут ни при чем? А кому-то интересно, как поведет себя Каткова?

Леднев никак не мог начать разговор. Не находил нужных слов. Боялся, что скажет что-нибудь не то.

– Может, угостите сигареткой?

Каткова задала вопрос тем тоном, каким обычно спрашивают женщины, когда хотят зацепить мужчину.

Михаил протянул пачку, щелкнул зажигалкой.

– В прошлый раз тебе здесь не нравилось.

– Ну, так мы сейчас совсем другим занимаемся, – отвечал девушка, пуская струйку дыма.

В близи ее лицо было немного другим. Подбородок тяжеловат, и челюсти развиты слишком сильно. Этим недостатком, как заметил Леднев, страдали многие осужденные женщины, каких ему приходилось наблюдать.

Ему почему-то вспомнилось то, что ему говорили о Ставской. Будто она получает от родителей Катковой посылки, а потом тайком, по частям, проносит в зону.

– Родители любят тебя, – сказал он утвердительно. – А ты?

Лариса удивленно приподняла брови. Кажется, этого вопроса она ожидала меньше всего.

– Я тоже очень их люблю, – сказала она, широко улыбаясь и показывая неплохие зубы. – Вы хотите сказать, что если преступница любит своих родителей, то она еще не конченная, так?

– Ты не считаешь себя безнадежной? – спросил Леднев.

– Конечно, нет.

– Но ты наркоманка.

– Ну и что?

– Наркоманы не властны над собой. Эта болезнь, как правило, неизлечима.

– У вас устаревшие сведения, – отвечала Каткова. – Излечиваются семь процентов наркоманов. И я попала в этом число. Уже семь лет стальная царица надо мной не властна.

– Ты имеешь в виду шприц?

– Он самый. Я уже забыла все ощущения от ханки.

– Что это такое? – не понял Леднев.

– Так у нас в Средней Азии называют героин. Я вообще все уже забыла, – с грустью в голосе продолжала Каткова. – Иногда мне кажется, что я никогда не жила на свободе.

Если ей хотелось тронуть Леднева, то ей это удалось. А ведь ничего, казалось бы, такого не сказала. Но интонация… Выражение глаз… Ни Агеевой, ни тем более Мосиной не удалось так быстро расположить к себе, как этой Катковой.

Рукава ее рубашки были закатаны, и Михаил неожиданно увидел на запястьях отчетливые поперечные шрамы.

– Что это? – спросил он, догадываясь, что девушка специально показала ему эти шрамы, чтобы он спросил о них.

– Вскрываться приходилось, – коротко пояснила она.

– Я смотрю, это тут у вас почти хобби, – усмехнулся Михаил.

Глаза у Катковой потухли. Она опустила ресницы и тоже усмехнулась:

– Ага, хобби. Попробуйте, может, понравится.

Обиделась. Ледневу хотелось как-то ее смягчить. Но он тут же подумал, что девушка, возможно, только этого и ждет. В чем он действительно чувствовал сейчас вину, так в том, что не прочел еще ни дело Катковой, ни приговоров. Не успел. Хотя кто знает, может, знание прошлого осужденной как раз и мешает взглянуть на нее непредвзято.

– Что-то не похожи вы на психолога, – сказала, покривив губы, Лариса. – Тонкости вам не хватает.

– Это со мной бывает, – согласился Леднев. – Говорю одно, а думаю о другом. Улетаю куда-то.

Каткова ехидно рассмеялась:

– Ну, зачем же так раздваиваться? Вы тут, на земле, кому-то нужны.

– Спрашиваю тебя про твои шрамы, а думаю, не ты ли, в самом деле, стащила духи. И из-за чего ты подралась с Мосиной. И чего ради на тебя набросилась Агеева.