— Так чего же он патрульным работает? — с потрохами сдал себя Николай, выпучив глаза.

— Этого я не знаю, но, думаю, он и до генерала дойдет.

Марина Ивановна сняла очки, положила их поверх бумаг и потерла пальцами переносицу.

— Вот что, Коля, — устало произнесла полковник милиции. — Ничего я для тебя делать не буду, и мое имя не полощи, а то… Ты меня знаешь…

К концу месяца Николая не только выписали из общаги и выкинули из очереди на квартиру, но и перевели в патрульные.

— Вот сука! — процедил он сквозь зубы и не ошибся — товарищ полковник была редкой сукой. А из очереди его выкинул сержантик, вернее, его родственники, Коля об этом позже узнал…

Инна прописала мужа в своей квартире. Правды о своем карьерном понижении он ей, конечно, не сказал.

— Они мне завидуют, понимаешь?

— Понимаю…

— Ничего ты не понимаешь!

Николай со всего размаху стукнул кулаком по столу и впервые очень нехорошо посмотрел на супругу.

С тех пор его будто подменили: он стучал по столу и орал по малейшему поводу, вымещая накопившееся зло на супруге, будто это она во всем виновата. Из него полезло то, что Инна и раньше замечала, но значения не придавала, — неуемная злость. Да, он вспыльчивый, любит поучать людей, тыкать им в нос свое удостоверение — на базаре, в магазине, но она здесь при чем? Долго рассуждать Инне не пришлось — удар по зубам поставил точку в ее размышлениях.

…Трудно понять, с чего начинаются семейные ссоры — они просто начинаются, и все. Уже потом, как говорят, «задним умом», думаешь, что вот тогда можно было промолчать, тогда — чего-то не заметить, но ссоры уже превратились в механизм, существующий сам по себе и включающийся самым обычным словом или фразой, например «Как у тебя дела?». Можно ответить: «Спасибо, хорошо. А у тебя?» А можно: «Слушай, я устал!»

Вот так и ответил Николай своей супруге.

— Я тоже устала, — раздраженно произнесла Инна, — у меня квартальный отчет, да и Анечке нужно сшить костюм ромашки на утренник…

— Меня не интересуют твой отчет и твой костюм!

— Тебя последнее время вообще ничего не интересует! Весь дом на мне, я света белого не вижу…

Через секунду Инна действительно не видела белого света — она получила сильный удар по зубам и ее куда-то потащили. Она не сразу поняла, что лежит на кровати, а Николай сидит сверху, у нее на животе, и наотмашь бьет ее по лицу. Она пыталась защититься, но он отталкивал ее руки и продолжал избивать. Инна истошно закричала, и он зажал ей рот рукой:

— Заткнись, а то задушу!

Взгляд Николая говорил, что он не шутит.

— Все? Успокоилась? — Коля резво спрыгнул на пол.

Инна закрыла руками лицо, пульсирующее болью, и тут он рыкнул:

— А ну — сидеть!

Она попыталась подняться, но не успела этого сделать, как получила еще одну затрещину.

— Сидеть, я сказал! Ноги на пол!

Инна опустила ноги на пол. Николай долго ходил по спальне, размахивая руками, говорил, что она сучка, вся в мать и бабку — на них, проститутках, клейма ставить негде. Люди правду говорили: не связывайся с этим отродьем, рога будешь носить, как Степан и Роман Андреевич… Инна молчала, боясь пошевелиться и дотронуться до лица, и испуганно следила за мужем медленно заплывающими глазами, а он все кричал и кричал…

Отцу и сотрудникам Инна сказала, что споткнулась возле подъезда и упала.

— Это муж тебя избил! — заорал Роман Андреевич, сжимая кулаки. — Ты понимаешь, что за первым разом обязательно будет второй, потом третий? Теперь он постоянно будет поднимать на тебя руку, постоянно!

Дочка молча плакала, утирая слезы насквозь мокрым носовым платком.

— Ну, — Роман Андреевич поднялся на ноги, — мне пора на работу.

Он попрощался с дочерью и пошел на ночное дежурство — он работал сторожем в книжном магазине.

— Папа, только в селе не говори никому, — прошептала Инна ему в спину.

— Не скажу. — Роман Андреевич, не оборачиваясь, помотал головой.

Он оказался прав: Николай теперь все время распускал руки, но по лицу жену бил редко, чаще в живот, под дых, в грудь, а это было очень больно. Пожаловаться было некому: Инна стыдилась не только отца, но и соседей, сотрудников, прохожих. Ведь это стыдно, когда тебя бьют, ужасно стыдно, лучше умереть, чем признаться в этом даже самой себе. И милицию нельзя было вызвать: Николай пригрозил, мол, только попробуй — по стенке размажу. И размазал бы.

Один за другим умирали генеральные секретари коммунистической партии. Началась вакханалия перестройки. Все это время Инна жила, сбитая с толку, напуганная, в страхе за себя, за дочку, отгородившаяся от всего мира, с толстым слоем грима на лице, который не скрывал синяки, а лишь привлекал к ним внимание. Николай же ходил гоголем и с растущим остервенением лупил жену — за кружевные чулки, за слишком яркую помаду, за то, что задержалась на работе на десять минут. Лупил и обзывал шлюхой, подстилкой калеки — вспомнил сплетни об Инне и Сашке. И наконец Николай сам поверил в то, что жена досталась ему подпорченной, и с еще большей яростью накидывался на нее.

— Да я девушкой была! — кричала она сквозь слезы. — Ты же это знаешь!

— Девушкой? А что, разве нет других способов удовлетворить похоть?! — и Николай грязно ругался.

Инна терпела и на глазах у растущей дочери жила одним днем, все глубже погружаясь во мрак безысходности и все больше подчиняясь деспоту-мужу. Она не задумывалась: почему все так? И чем дальше, тем все ниже опускала голову и все чаще говорила себе: «Я сама виновата, не то сказала… не так сказала… Да, моя бабушка гуляла, и мама… и меня тоже не за что уважать». Инна не спрашивала себя, откуда у нее такие мысли. А ответ лежал на поверхности и брал начало в потере первой любви. Расставшись с Сашкой, она решила: «Я недостойна любви…» Если бы тогда, много лет назад, у Инночки болел живот, голова, нога — было бы понятно, какую таблетку ей надо проглотить, к какому врачу бежать. Но у нее болела душа, а для сельского человека это непонятно что. Вернее, понятно — это капризы. Инне не повезло — ее душа заболела в ту пору, когда фраза «тебе надо обратиться к психиатру» звучала пугающе не только для сельских жителей, но и для горожан. Да и сама Инна не думала, что у нее с головой что-то не так. А «не так» началось после того, как перестали приходить письма от Саши. Как чумная Инна ходила к его дому — там уже другие люди жили. Подойдет к воротам, заглянет во двор, в окна, и кажется ей, что, если сильно захотеть, он сейчас выйдет на крыльцо. Инне так хотелось этого, но Саша не выходил. Выходили новые хозяева, спрашивали, что ей нужно, и она убегала. Шла по улице, и ей чудилось, что сейчас из-за поворота появится Сашка. Или вдруг пробегал мимо какой-то парень, и ей чудилось, что это он. Она часто слышала Сашин голос, он звал ее, она оборачивалась, но не видела его. Она все еще писала ему письма, но ответа по-прежнему не было. И тут появился Коля. Не очень добрый, не очень внимательный, но с цветами. Почти каждый день приходил к институту. И Инна доверилась ему. Полюбила… Лишь потом поняла — не любила, а… убегала от первой любви.