Не знаю куда бы привело это помешательство, если бы не Машин стон. Надсадный стон, простреливший барабанные перепонки и плашмя опрокинувший на дно той самой бездны.

Пошатнувшись, резко отхожу от девчонки. Дышать тяжело из-за того, что в легких пожар, а понимание происходящего наотмашь бьет по вискам. Синие глаза блестят, щеки красные, на припухлых после поцелуя губах вот-вот заиграет счастливая улыбка, а я себя удавить готов.

Твою мать!

– Маша, иди домой!

– Но…

– Я прошу тебя. Не заставляй меня снова приказывать, – едва сдерживаюсь и вероятно она это видит, потому что неловко поправив белую полоску на плече, успевшую сползти вниз, быстро скрывается в доме.

Зажмуриваюсь и с силой впечатываю ладонь в каменную стену, около которой еще пару секунд назад терзал Машу.

Кретин недоделанный! Ладно, она девчонка, но у тебя-то мозги должны быть!

Нервно провожу пятерней по волосам.

На языке все еще запретный привкус. Ладони надолго запомнили, как это впиваться в изящную спину, прогибающуюся под моим натиском.

Черт! Сколько мудачья за решетку засадил, не ведясь на их мольбы и постоянные уговоры, сколько слез женских проигнорировал, пока те пытались взятки за своих мужей и братьев – сватьев в карман засунуть, прося не доводить дело до суда, а тут повелся.

Сломала выстроенную годами стальную броню. И чем?

Знаю чем, и от этого чувствую себя еще хреновее.

В ярости возвращаюсь в комнату и почти не уснув ночью, утром ставлю Ивана с Илоной в известность о том, что планы поменялись и приходится уехать.

Маши дома не обнаруживаю. Вероятно, пересекаться со мной постеснялась или еще что-то, но когда я собрав сумку, прохожу мимо ее приоткрытой двери, комната оказывается пуста.

В углу замечаю мольберт, рядом с которым на столе в беспорядке валяются краски и покрытая черным цветом палитра. Рисовала что-то совсем недавно. Краски еще даже не высохли на ней.

Выглянув на пустую лестницу, сам не понимаю зачем вхожу в спальню и обхожу мольберт. Не знаю, что собирался увидеть, но явно не то, что врезается в глаза яркой вспышкой из черных линий.

На белом листе я. Черными красками выведена каждая черта лица, в глазах застывшая эмоция. Брови сведены к переносице, а губы растянуты в едва заметной улыбке.

Портрет не дорисован, но проделана колоссальная работа.

Чертовски талантливо, тонко. Протяни руку и пощупай. Этот второй я вот-вот оживет.

Даже не по себе становится.

Машка…

И вот это Иван назвал каракулями? Черт меня раздери, да она может разорвать Москву своим виденьем.

– Дамир, – раздается снизу голос Ивана, отрывая меня от рассматривания самого себя.

– Иду, – отвечаю громко.

Раздумывая буквально секунду, забираю портрет и, засунув его в папку с документами по квартире, спускаюсь.

На то, чтобы попрощаться с Беловыми, уходит минут десять, но Маша так и не появляется, что даже к лучшему.

Уже на трассе бросаю взгляд на лежащий на соседнем сидении портрет.

Руки машинально сжимают руль.

Я все сделал правильно. Не нужно ей это.

Всю ночь лежал, уткнувшись в потолок, и вспоминал, как мать плакала, когда отца не стало. Как проклинала скотов, которые ему отомстили тем, что тот в свое время не пощадил их упыря сынка. Тот девчонку изнасиловал и около леса выбросил. Она выжила, собирала себя по частям, а отец ему сам тогда чуть руки не оторвал, наблюдая за ее утонувшей в горе семье. Пацана того в тюрьме убили, а его папаша решил отыграться на моем отце. Пырнул его розочкой от бутылки прямо около дома.

Перед глазами встает сцена, как тот ублюдок орет что-то о том, что он отобрал у него сына, не заступился за 18-летнего «беззащитного» парня. Как мать с криками бежит к нему, а я следом. На земле лежит отец, весь в крови, мать падает перед ним на колени, а тот скот машет перед ее лицом осколком. Я тогда с ним в драку ввязался, а он прошелся по моей шее стеклом, заставляя надолго запомнить жизненные реалии.

Тогда-то я и понял, что пойду служить и продолжу дело отца – засаживать таких тварей за решетку. Уже тогда знал, что буду рисковать своей жизнью каждый день. Что, как и отец, не возьму ни копейки, чтобы выгородить богатые задницы, считающие, что им можно все на этой земле.

И уже в том возрасте понимал, что не захочу подвергать кого-либо той же судьбе, что и у матери.

Поэтому, Маша, иди своей дорогой, в которой тебя ждет светлая и счастливая жизнь, оглушительный успех, а я, если потребуется, буду рядом.

Спустя 3 года

– Алимов, проходи!

Захожу в кабинет Семена Павловича, предварительно сбив со ступней прилипший снег.

– Товарищ полковник.

– Ой, ладно, давай без официоза, Дамир. Заходи, сквозняк мне не создавай, – наблюдая за тем, как я сажусь на стул, Воронин подталкивает ко мне чашку чая с блюдцем, на котором аккуратно выложены кубики сахара. – На вот. Перекуси.

– Вы решили меня сразу с корабля на бал отправить? – беру чашку и делаю несколько глотков. После суток на поезде хотелось бы чего-то более весомого, но пока так.

– Приходится. Кто ж знал, что погода такая будет у тебя там в Северодвинске, что на несколько дней остановится все движение? Думал приедешь, успеешь вникнуть в дело, а ты прямо день в день, – возмущается Воронин, как будто это я виноват в снегопадах, атаковавших север страны в последние дни.

– Это не ко мне претензии. Как только возобновили поезда, я прыгнул в первый. Полгода на Севере даже для меня слишком.

– Ну, зато накрыл группу этих уродов. – возмущенный тон полковника приобретает лёгкий окрас одобрения. Это максимум, на который он вообще способен, поэтому можно смело считать его высшей степенью похвалы. – Грамота и премия полагается, ты в курсе.

Ну да. Хмыкаю, отпивая горячий крепкий чай. Желудок губкой впитывает жидкость, недовольно сжимаясь от скудного пайка.

– Спасибо, – игнорирую разрастающееся чувство голода. – Ладно, что там у нас? В двух словах можно, чтобы я хоть понимал, с чем дело буду иметь?

Семен Павлович по своему обыкновению кладёт руки на стол и переплетает пальцы, делая круговые движения большими.

– Значит слушай, Алимов, надеваешь свой самый лучший костюм, чтобы выглядеть дорого-богато, и едешь прямо сейчас в галерею. Мутную галерею. Если помнишь, год назад на них поступали заявления о подделке экспертиз, но потом все затихло и дело мы закрыли. Сейчас эта чертовщина возобновилась. Уже два человека официально пожаловались на то, что их опрокинули на деньги. Все бы ничего, можно было бы проигнорировать, записать в висяки еще раз, так как дело без доказательств, но человек, которого кинули эти скоты – мой близкий друг. Сам понимаешь, надо действовать. – Дела, в которых фигурирует круг знакомств начальства всегда априори решаются быстрее, удивляться нечему, поэтому просто молча слушаю дальше, – Так вот, там сегодня у них какая-то выставка новых работ. Надо чтобы ты засветился, а завтра повезешь туда картину на экспертизу. Проверим что у них и как. Еще одного человечка тебе в подмогу мы туда посадили, но пока особых продвижений нет. Вон папка, там ты все прочитаешь более подробно, – кивок на тонкую картонную папку на углу стола. – Если возникнут вопросы, Катюша поможет.