Еще мне могла понадобиться машина. Лучше не моя. При мысли о том, чем они могли начинить мою новенькую "ауди", мне стало дурно. Нет, взрываться я не хочу. Итак, машина. Это будет проблемой, потому что, к сожалению, машина могла мне пригодиться достаточно надолго и для весьма дальней поездки. На юг, как я уже сказала. Но увы, с машиной придется подождать. Значит, до Сочи мне придется добираться каким-то другим путем.

И, наконец, была еще одна проблема – проблема оружия. Стилет Узколицего, который я прихватила с собой из квартиры, у меня уже был. Но я плохо представляла себе, где и как раздобыть настоящий пистолет. А если я его и найду, то что я с ним буду делать? Ведь стрелять я все равно не умею. Вздохнув, я с сожалением отказалась от этой бредовой идеи и решила при первом удобном моменте купить в магазине баллончик с каким-нибудь адским нервно-паралитическим газом, чтобы валил с ног даже разъяренного носорога.

Сидя на скамейке под аккомпанимент грохочущих поездов подземки, я сосредоточенно грызла кончик шариковой ручки. Ну, вроде бы все.

А потом я открыла свою потрепанную записную книжку и стала тщательно, подряд, просматривать фамилии и телефоны всех моих друзей, хороших знакомых и просто приятелей. И думать, подходят они для моего плана, или нет. И могу ли я доверить ему или ей хотя бы часть того, что я задумала.

Это была трудная задача. Но в конце концов я, умная кошка, нашла то, что нужно!

* * *

На улице по-прежнему шел мелкий, моросящий дождик, прохожие сутулились под мокрыми куполами зонтов. Я снова жутко замерзла. К тому же я успела вымокнуть до нитки, пока шла от метро "Китай-город" до ее дома. Такси или частника я побоялась ловить – у меня в ушах все еще стоял грохот взрыва, разнесшего на молекулы мою бедную Катерину. Поэтому я торопливо, беспрестанно оглядываясь (быстро же я приобрела хреновые привычки!), шлепала по лужам, стремясь поскорее до нее добраться.

Она жила в путанице грязных проходных дворов, в одном из старых доходных домов прошлого века совсем недалеко от меня, почти на углу Солянки и Яузского бульвара. К ее дому лучше всего было проходить со стороны Солянки, в арку неподалеку от перекрестка.

Когда я до нее дозвонилась, она ничуть не удивилась, услышав меня, хотя последний раз мы с ней виделись наверное с полгода тому назад. И недовольства тем, что я собираюсь к ней нагрянуть, я в ее голосе не заметила, скорее наоборот – она явно была рада повидаться. Я, естественно не рассказала ей по телефону, что со мной приключилось. Да и рассказывать все не собиралась, зачем ей это: меньше знаешь, – лучше спишь.

Я прошмыгнула в темный, пахнущий пригоревшей капустой подъезд. Отряхнула плащ и поднялась по обшарпанной лестнице на последний, пятый этаж. Нажала белую пуговку звонка возле высокой двустворчатой двери, обитой драным черным дермантином.

За дверью послышались торопливые шаги, забрякали запоры, дверь с душераздирающим скрипом распахнулась и она, радостно улыбаясь, обняла меня прямо на пороге.

– Ух, как же я рада тебя видеть, Миц-Миц! – завопила она, втаскивая меня в квартиру.

И именно тогда я отчетливо поняла: впереди замаячил реальный шанс на спасение.

Она, не дав сказать ни слова, протащила меня в самый конец изломанного полутемного коридора коммуналки: ее комната была почти рядом с огромной, безалаберно заставленной кухней: в кухне стояло три плиты, сушились на веревках пеленки и теснились кухонные столики всех остальных семи жильцов, с которыми она делила эту некогда роскошную барскую квартиру.

В коридоре мы никого не встретили, только из-за многочисленных разнокалиберных дверей доносились невнятные голоса да детский плач.

Так же деловито она втолкнула меня в свою комнату, и немедленно заставила скинуть не только плащ, но и джинсы, и свитер, и мокрые колготки. Натянула на меня огромную, явно мужскую, мохеровую кофту, заставила залезть с ногами в старое продавленное кресло и укрыла потрепанным, но очень теплым пледом из толстой шотландки. И тут же сунула мне в одну руку фарфоровую кружку с горячим кофе, а во вторую – стопарь этак грамм на сто, полный коньяка.

– Пей, Миц-Миц. Сразу. До дна, – безапелляционным тоном заявила она, нависая надо мной.

Лучше с ней не спорить, это я знала по собственному опыту. И потому безропотно махнула стопку. Отдышавшись и запив коньяк кофе (который оказался еще и с молоком – именно так, как я люблю), я посмотрела на нее.

Она совсем не изменилась. Все такая же стройная, примерно моего роста и комплекции. Из-под темно-каштановой челки, перехваченной тонким кожаным ремешком, внимательно смотрят на меня чуть смеющиеся глаза. Хиппоза немного похожа на молодую Ахматову. Но только посимпатичней будет – у Хиппозы не такой ярко выраженный рубильник, как у покойной Анны Андреевны. И одета Хиппоза была примерно так же, как всегда: драные голубые джинсы "Рэнглер" (при этом – невообразимый клеш), поверх джинсовой же рубашки с закатанными рукавами – какой-то немыслимый вязаный то ли жилет, то ли сюртук без рукавов (явно из "сэконд-хэнд – такие сто лет, как вышли из моды), и целый хомут серебряных цепей, цепочек и побрякушек на шее. И на тонких запястьях – тоже фенечки-мулечки позвякивают.

В общем, Хиппоза, она и есть Хиппоза.

Хиппоза – это ее давнее, школьное прозвище, слегка видоизмененная цитата из романа всеми нами тогдашними одноклассниками и одноклассницами любимого стиляги Васи Аксенова. В миру же Хиппозу зовут Валентина. Валентина Авдюшко. Не Авдюшкина, а Авдюшко, как она любит уточнять при знакомстве. Она девушка старомодного воспитания (как и я, впрочем), и всегда при знакомстве называет свою фамилию.

А Хиппозой она стала в десятом классе, когда буквально у всего нашего класса поехала крыша, у каждого по-своему, – видать время такое было. Кто-то ударился в бизнес, кто-то стал мажором, один запанковал, другой крепко запил. А Валентина, по-моему единственная из всей нашей элитарной школы, что находится в переулке возле Поварской улицы, подалась в хиппи. И не просто подалась, а убежала из дому с компанией старомодных динозавров-хиппарей, каковыми они казались мне тогда, да и кажутся по сей день. Родители нашли ее где-то на юге, со скандалом вернули домой, она снова сбежала, потом еще и еще – так она окончательно стала Хиппозой. А я с шестого класса, как раз с того времени, как наша семейка вернулась из Забугории, получила не без помощи Хиппозы кличку "Миц-Миц". А все потому что я, по приобретенной у тевтонов скверной привычке, всех отечественных кошек (а кошек я просто обожаю) неизменно подзывала не русским "кис-кис", а немецким "миц-миц". Что вызывало почему-то дикий восторг у моих необразованных обалдуев-одноклассников.

Сразу после окончания школы Валентина-Хиппоза вообще послала своих стариков на три буквы и переехала жить в эту самую коммуналку к своей престарелой бабуле, которая ее родителей-артистов на дух не переносила, а во внучке души не чаяла. Даже закрывала глаза на то, что Хиппоза иногда в открытую покуривала в этой комнате дурцу. Хотя, может быть, наивная бабуля и не врубалась до конца в это дело. Потом бабуля окончательно закрыла глаза, а двадцатисемиметровая комната с большим пятиугольным эркером, из которого видны водопады московских крыш, досталась Хиппозе по бабулиному завещанию. Где она с тех пор и жила-поживала беспечально в гордом одиночестве, лишь время от времени с треском выгоняя очередного любовника-нахлебника – характер у Хиппозы тот еще: свирепый, как у меня. А вообще-то Хиппоза девушка во всех отношениях симпатичная, хотя и суровая временами.