Существовала же Хиппоза за счет того, что верные дружки-обожатели толкали на разных вернисажах и художественных толкучках ее картины, которые она пекла с неимоверной быстротой. Особенно, когда была под кайфом. Сама Великая Хиппоза никогда не опускалась до того, чтобы лично менять свой талант на презренный металл на какой-нибудь тусовке, покупателей она и на порог своей комнаты не пускала. Поэтому на Хиппозу работали ее многочисленные приятели. Все они, как правило, были хиппарями и все хоть немного, но в Хиппозу были влюблены. И поэтому отдавали ей все до последнего цента. А она, знай милостиво принимала эти подношения.

Изготовляла Хиппоза свои нетленки в какой-то непонятной, ею самой изобретенной технике: пастелью и маслом с дальнейшей прорисовкой флюоресцентными и люминисцентными красками, а потом еще присобачивала на картины кусочки фольги, клочки меха, ракушки, старые ручные часы, шкурки ящериц (я сама видела!) и прочие невероятные прибамбасы. Но на зрителей и особенно (что важно) на потенциальных покупателей, впечатление эти ее экзерсисы производили просто умопомрачительное. Особенно на иностранцев. Я это утверждаю, потому что в чем, в чем, а в живописи я все-таки прилично разбираюсь. Тем более, что все работы Хиппозы были сделаны, как ни странно, в достаточно реалистичной манере. А ко всему прочему ее полотна были насквозь пропитаны отчаянной эротикой – по этой части Хиппоза всегда была дока.

Плюс к этому, насколько я знала, Хиппоза пользовалась в тусовочно-киношных кругах большой популярностью, выступая время от времени (только после длительных уговоров и если ей давали полную свободу действий) в качестве художника-постановщика на съемках всяких авангардных клипов наших молодых волков-клипмейкеров. Ее комната-мастерская, насколько я успела рассмотреть, по-прежнему была завалена разнообразным хламом и старьем, из которого Хиппоза на съемочной площадке ваяла свои клиповые фантазии. Она даже пару раз работала на съемках у Владика. У покойного Владика. Больше она у него не поработает. Эта мысль мигом вернула меня в сегодняшний день, и мне опять стало так тошно, что, видимо, это тут же отразилось на моей физиономии.

Потому что Хиппоза плюхнулась в кресло напротив и, привычными движениями набивая пустую беломорину смесью травки и табака, сказала:

– У тебя что-то случилось, Миц-Миц. Иначе ты бы не прикатила так поспешно. Давай, давай, выкладывай. Не стесняйся, все свои.

Я внимательно посмотрела на Хиппозу, прикидывая – какое количество безопасной для нее же правды можно вывалить. И то ли коньяк на меня так расслабляюще подействовал, то ли полная безысходность, – не знаю. В общем, я рассказала ей абсолютно все, без утайки. Со всеми подробностями, именами и своими переживаниями. Даже про Ломоносова поведала.

Рассказывала я долго, бессвязно и испуганно. Время от времени меня начинало колотить, и тогда Хиппоза подливала мне в рюмку коньяка. Хиппоза сидела молча, слушала, почти не перебивая. Только иногда задавала вопросы о каких-нибудь не совсем понятных ей деталях и событиях – я ведь перескакивала с пятого на десятое. Она засадила косячок, а второй мы с ней дружно выкурили на пару во время моего бесконечного монолога. После косячка я почти совсем успокоилась и закончила свою печальную повесть уже без истерического надрыва. Не то что начала.

Наконец я замолчала.

– Это все? – спросила Хиппоза.

– Да вроде, – не очень уверенно сказала я. – Может, я чего и забыла… Но так, несущественное.

– Понятно, – кивнула Хиппоза и встала.

Подошла к окну и стала смотреть на мокрые от дождя крыши, утыканные антеннами, как ежики иголками. А я уставилась на ее худую спину и ждала, чем же она мня порадует.

– Насколько я поняла из твоего почти полуторачасового лепета, влипла ты – по самые, что называется, не балуйся, – утвердительно сказала Хиппоза.

– Угу, – буркнула я.

– И ты, видимо, придумала, как вылезти из этой жопы?

– Угу, – опять буркнула я.

– И тебе нужна моя помощь.

– Нужна, – подтвердила я, потихоньку закипая.

– Но это будет немного рискованно, не так ли? – задала она очередной вопрос, по-прежнему не оборачиваясь ко мне.

– Ну, да! А то ты не понимаешь? Что ты мне допрос с пристрастием устраиваешь? – не выдержала я.

Хиппоза повернулась ко мне.

– Не ори, Миц-Миц. Это ты ко мне за помощью пришла, а не я к тебе.

Я тут же заткнулась. Крыть было действительно нечем. Хиппоза внимательно на меня смотрела. Потом широко улыбнулась и сказала:

– Рассказывай, как мы выведем на чистую воду этих подлых негодяев.

Иногда Великая Хиппоза любит выразиться эдаким возвышенным штилем. Я со вздохом облегчения улыбнулась ей в ответ и стала рассказывать.

* * *

Часа через полтора первый этап моего плана был завершен. Хиппоза сдернула простынку, обвязанную вокруг моей шеи и бросила на пол, где уже валялись длинные пряди моих волос. Подвела меня к большому мутноватому зеркалу и сама встала рядом.

– Ну, как? – спросила она меня.

– Здорово, – согласилась я.

Я превратилась в стриженую темно-каштановую шатенку.

Конечно, я не стала точной копией Хиппозы. Но если учесть, что мы переоделись в практически одинаковые майки и джинсы, и то, что Хиппоза сделала с моей головой с помощью ножниц, нескольких флаконов краски и элементарной расчески, то на расстоянии метров десяти мы вполне могли бы сойти за близнецов. Разнояйцевых, правда. А когда Хиппоза рядом с моим лицом показала страничку паспорта со своей фотографией – я совсем успокоилась. Я действительно стала на нее похожа. И на фотографию в паспорте тоже – это было самое важное.

– Очень хорошо, – согласно кивнула и Хиппоза. – Вылитая я. Ну, а теперь давай займемся твоими показаниями.

Она вытащила из-под хлама на своем огромном письменном столе пачку чистой бумаги, сдула с нее пыль, протянула мне ручку и я начала писать.

Сочиняли мы их еще около часа. Я расписала в подробностях свой визит на фазенду Антонио, все, что слышала и видела, и постаралась по мере сил описать внешность всех бандюг, включая набриолиненых латиносов, Светловолосого и Усатого. Даже про смерть Узколицего написала – на этом настояла Хиппоза. Наконец труд был закончен – всего получилось шестнадцать страниц убористого текста.

Хиппоза безжалостно раскурочила рамку, вытащила из нее фотографию Антонио с телеведущим. Забрала мою рукопись, фотографию, велела сидеть спокойно и быстро испарилась, ничего не объясняя.

Я послонялась по комнате. Потрогала всякие хиппозины штучки-дрючки, которыми был завален стол, поглазела на ее новые творения, висящие на стенах.