Барнум с гордостью рассказал, что в городе более трёхсот тысяч жителей, и с каждым днём их становится всё больше. Амелия поражалась, как можно променять океан, или лес, или чистое поле на городскую тесноту, где жить приходится практически друг у друга на голове среди свободно бродящих по улицам свиней. Она и себе самой удивлялась, как её угораздило сделать такой выбор. Нью-Йорк считался чудом, но оказалось, что тут яблоку негде упасть.

Что касается самого Барнума… Она видела, как он на неё смотрит. Как на собственность. Как на одно из чучел, на которые глазеют посетители музея.

А ещё она заметила, как Леви Лайман пытается вступиться за неё перед Барнумом, как намекает взглядом, что лучше смолчать и предоставить переговоры ему, и как твёрдо, не допускающим возражений тоном он излагает условия контракта. Своим поведением он ясно дал понять, что взялся её защищать. Хотя она и не нуждалась в защите, это было очень трогательно.

Амелия согласилась, пусть защищает, ей же нужно хорошенько присмотреться к Барнуму. Может, она и не понимала некоторые мудрёные слова, зато могла догадаться по выражению лица собеседника, и была далеко не глупа, уж будьте уверены.

Намерения Барнума ей были вполне ясны – как можно туже набить карманы за её счёт, а саму оставить с носом.

Ну, этого Амелия не допустит. У неё своя цель, на которую нужны деньги, и чёрта с два он её обманет. Не для того она переплыла океан, чтобы её надували всякие мошенники.

А ведь он до сих пор не знает, что она настоящая русалка! При этой мысли Амелия не смогла сдержать усмешку. Явно уверен, что у неё не все дома. Посмотреть бы на его физиономию, когда он увидит превращение. Вот уж она повеселится, когда утрёт ему нос.

Амелия перевернулась на спину и уставилась на едва различимые впотьмах трещины в потолке. Втянула носом воздух и выдохнула через рот, изображая шум прибоя.

Если закрыть глаза, можно притвориться, что ты дома, в хижине, рядом спит Джек, и услышать, как волны разбиваются о подножие утёса.

От давки на палубе парохода Амелия поморщилась. Неужели её повсюду будут преследовать эти полчища людей?

Несмотря на то, что она уже три недели жила в доме Барнума и частенько гуляла по улицам Нью– Йорка неизменно в сопровождении Леви Лаймана, который, как она подозревала, исполнял инструкции Барнума не спускать с нее глаз, Амелия никак не могла привыкнуть к тесноте. Со всех сторон на неё напирали надушенные потные люди, от которых пахло мокрой шерстью, табачным дымом или накрахмаленными нижними юбками. В этой давке было просто не продохнуть, казалось, даже воздуха на всех не хватало.

По крайней мере, на палубе корабля можно подышать морским воздухом, хотя её почти совсем заволокло клубами дыма, извергающегося из недр этой замысловатой машины.

По бокам от неё стояли Леви с Барнумом, словно два дородных констебля, которых она видела на Энн-стрит, когда те тащили пьяного.

Ни Леви, ни Барнум не прикасались к ней, кроме как подавая руку при посадке на пароход, но она ни минуты не сомневалась, что они без колебаний её схватят, если она попытается сбежать.

«Хотя надо признать, что причины у них разные». Амелия успела заметить взгляды, которые украдкой бросал на неё Леви. Он смотрел щенячьими глазами, и в ней невольно просыпалась жалость.

Хорошо ещё, что он никак не проявлял своих чувств. Ничего путного из этого бы не вышло, ведь её сердце все ещё принадлежало Джеку. И ей нужен был союзник против Барнума, ведь тот попытается любую мелочь обратить себе на пользу.

Барнум был категорически против этого, как он выразился, «баловства», и теперь с хмурым видом уставился за борт.

Леви объяснил ей по секрету, что поездку на Род-Айленд Барнум скорее всего считал пустой тратой денег. Он обожал их зарабатывать и ненавидел тратить, если не видел прямой выгоды. Но Амелия настояла на своём. Чтобы показать превращение в русалку, ей требовалось укромное место на берегу после наступления сумерек. Пароходом до Провиденса добираться было быстрее, чем на пароме до Нью-Джерси, а потом поездом до побережья. Отыскать уединённый уголок на Манхэттене было решительно невозможно, а она не собиралась превращаться в русалку среди бела дня на глазах у толпы людей. В первый раз свидетелями должны стать лишь Леви и Барнум, ибо к широкой огласке она была пока не готова.

Значит, придётся заночевать в гостинице. Амелия уже знала, что Барнум был ужасно скуп на личные расходы. Почти все доходы от музея вкладывалась в него же – на погашение ссуды, взятой на его покупку, или на приобретение новых экспонатов для выставок. Черити тратила уйму времени на тщательную починку своего и детского платья. Амелия, привыкшая к бережливости, не видела в этом ничего дурного, но Черити считала, что это нужно скрывать. Люди её круга одежду не латали.

Амелия не смогла скрыть смущения, когда Барнум в присутствии Черити подарил ей целый сундук новых платьев. Этот взгляд Черити, когда Амелия открыла сундук… русалка никогда не видела столько обиды и зависти.

Амелия сразу решила отказаться от нарядов. Ей не хотелось влезать в долги и быть обязанной Барнуму, ещё не начав работу. Лучше бы он делал такие широкие жесты супруге.

Он же настаивал, что ей нужно прилично выглядеть, а у неё нет подходящих вещей, и со смехом добавил, мол, на Черити такие наряды всё равно не налезут.

Черити побагровела, но не издала ни звука. Амелия пожалела её за такую бесхребетность, но смолчала, зная, что та подобные высказывания не одобрила бы.

Черити ей даже нравилась, несмотря на неизменное подозрительно-сдержанное отношение. Русалка понимала, что жена Барнума считала её мошенницей, авантюристкой, которая хочет обвести мужа вокруг пальца. Ничего нелепее и придумать было нельзя, уж если дело дойдет до мошенничества, Амелия знала от кого его ожидать.

Ей не нравилось, как Барнум относился к жене и детям. Он не баловал их вниманием, не выказывал особой любви к дочкам и откровенно высмеивал Черити в присутствии посторонних.

Первоначальное впечатление Амелии о Барнуме, как о законченном эгоисте, который думает только о себе, не считаясь ни с кем, кроме публики, приносящей доход, с каждым днём только крепло.

Амелия охотно отказалась бы от новых нарядов не только из-за унижения Черити. Она никогда не носила ничего подобного, а теперь придётся надевать платья с корсетами, по пять-шесть нижних юбок, капоры с такими широкими полями, что Амелия не могла видеть стоящего рядом, накидки с капюшоном, чёрные кружевные перчатки, которые рук не грели, но были в моде, поскольку добавляли кокетливости.

Выходя на улицу, женщины брали с собой зонтик. Амелия так глупо себя чувствовала, закрываясь им от солнца, что частенько он так и оставался болтаться на руке без дела.

Впервые увидев себя в зеркале с волосами, уложенными на прямой пробор и собранными в пучок сзади, и со всеми положенными даме безделушками, она не сдержала слёз.