— Папа! Папа! Щенок выбежал на дорогу!

Миссис Грант бросилась ее успокаивать, а Ханна приговаривала:

— Никакого щенка тут нет, Ребекка. Тебе мерещится прошлое.

От этого Ребекка только разозлилась и еще больше загоревала. У нее потекли слезы. Она всхлипывала:

— Ты его всегда терпеть не мог, признайся. Только ради мамы купил его для Ганса.

Хотя эти речи были обращены непосредственно к Харди, он не отвечал и по-прежнему занимался сразу несколькими делами, которые сам для себя придумал, не советуясь с нами. В конце концов миссис Грант выхватила из своей холщовой сумки лоскут ткани, скомкала и сунула Ребекке в ладонь со словами:

— Ему ничто больше не угрожает, миленькая. Щеночек твой в безопасности.

Ребекка съежилась, начала раскачиваться вперед-назад и до вечера гладила воображаемого щенка.

Ветер крепчал, и наша скорость возросла. В воздухе мелькали черпаки, но уровень воды в шлюпке стремительно поднимался; мне даже показалось, что мы получили пробоину. Заступив на дежурство, я внимательно осмотрела дно у себя под ногами. В какой-то миг вокруг моих щиколоток закружилась воронка. Я будто очнулась от глубокого сна. Не знаю, долго ли я просидела, глядя в никуда, но «пробуждение» принесло с собой неодолимую телесную слабость; зрение утратило остроту, а слух выхватывал лишь беспорядочные обрывки чьих-то разговоров. Например, я отчетливо слышала голос Ханны: «У Харди вышел конфликт с этим штурманом, с Блейком. Иначе мы бы уже спаслись», а из ответа миссис Грант уловила лишь конец: «…не ходил под парусом… тянет время».

Когда Харди спустил парус со словами «Ветер слишком сильный» и еще «Воды много набралось, парус такую тяжесть не потянет», после чего сам взялся за черпак, даже миссис Грант не стала спорить, потому что шлюпка сразу выровнялась и потоки хлеставшей через борт воды сменились нечастыми россыпями брызг. И очень вовремя, так как вода уже доставала мне до середины голени. Я удвоила свои усилия, но черпак не слушался: слабость, туманившая ум, связала меня по рукам и ногам. Тогда-то Харди и выговорил — как мне показалось, очень тихо, но, поскольку его услышали все, он, вероятнее всего, повысил голос, чтобы перекричать ветер и хлопанье мокрого брезента, разостланного для просушки на баке: «Если не избавимся от балласта, все пойдем на корм рыбам».

Сомневаться в его правоте не приходилось. Обведя глазами кипу намокших одеял, анкерки и жестяные банки, которые Харди прятал под сиденьем, а помимо этого, жалкое подобие личных вещей, засунутых под скамьи или плавающих в рассоле, — разбухшую холщовую сумку, на которой сейчас стояли изящные ступни миссис Грант, сейф-пакет полковника, плюшевого мишку малыша Чарли, — я подумала: «Без этого можно обойтись»; мне даже не пришло в голову, что еда, питье и одеяла — это залог нашего выживания, а все остальное тянуло в общей сложности килограммов на восемь, не более: вряд ли такой груз мог склонить чашу весов в сторону спасения или смерти.

Другие раньше меня поняли намек Харди: волна ужаса отрезвила людей не хуже холодного душа, который все чаще обрушивался нам на головы. По шлюпке прокатился тихий ропот. Моя нога соприкоснулась с ногой священника, который повернулся на скамье, чтобы оглядеть, как он выражался, свою паству; мне словно передался разряд электрического тока, и только теперь до меня дошло, что мистер Харди вызывает добровольцев.

— Вот и покажите пример! — желчно бросила Ханна, как будто водную стихию обязан был остановить не кто иной, как Харди.

— Шлюпка перегружена и не может идти под парусом. Откачивать воду мы не успеваем. Ветер покамест умеренный. Но если начнет штормить, нас и без паруса опрокинет в единый миг.

Все взгляды устремились в море. Поскольку на протяжении своего часового дежурства я не распрямляла спины, разговоры о поднимающейся воде связывались в моем воспаленном сознании только с откачкой. На дне шлюпки собралась полупрозрачная зеленоватая лужа глубиной сантиметров в тридцать, сквозь которую проглядывала намокшая кожаная обувь всевозможных фасонов. Только теперь я поняла свою ошибку. Речь шла совсем о другой воде: об иссиня-черной толще, которая горбилась нескончаемыми китовыми спинами. Они то поднимали нашу шлюпку, то опускали ее в глубокие впадины.

Над нами ветер гнал тучи. Священник закрыл глаза, сцепил руки под подбородком и зашептал: «Идя долиною смертной тени, да не убоюсь я зла». Меня затрясло; впервые после кораблекрушения мною овладел страх. Мы были обречены. Это я знала наверняка или почти наверняка, но все еще полагалась на Харди, который маячил на корме, смотрел на нас в упор и терпеливо ждал, когда мы осмыслим свое положение и откликнемся на его слова.

Первым заговорил священник, но он только тянул время:

— Что вы хотите сказать? Объясните, чтобы все поняли. Мы, несомненно, примем разумное решение, если только будем знать, что нас ждет.

— А то вы не знаете, — буркнул Харди. — Если завтра погода не утихнет, нас попросту зальет. Когда вода поднимется вот до такой высоты, мы затонем в одну минуту. — Он постучал по деревянной обшивке на ладонь выше уровня скопившейся в шлюпке воды.

Конечно, он нас пугал, но я верила всему, что говорил Харди.

Перечитываю написанное — и понимаю, что в моем изложении это звучит так, будто у нас шла размеренная беседа за чашечкой чая с печеньем, тогда как на самом деле в шлюпке поднялся невообразимый гвалт: люди перекрикивали ветер и удары волн. Все заговорили разом. Слова тут же уносило ветром, и смысл их оставался неясным.

— Это при условии, что к нам не придет помощь, — мрачно сказал священник. — Вы же сами говорили, что нас найдут.

— Допустим, говорил, но ведь не нашли еще, правда же? — Харди напомнил нам о туманном горне. — У меня сомнений нету: гудки подавал огромный пароход. Если он и впрямь столкнулся со шлюпкой, на капитанском мостике ничего не заметили: это все равно как мы бы наскочили на прутик или на спичку. А если каким-то чудом людей спасли с той шлюпки, а потом стали искать нас, то, как видите, не нашли — это факт.

В шлюпке наступило молчание, за которым последовал гневный ропот. Обманутые надежды стиснули мне сердце. Больше всего меня раздосадовало, что нас водили за нос, хотя какая-то часть моего сознания подсказывала: Харди потому и согласился поднять парус, что его расчеты дали трещину, а то и провалились. В эту минуту меня переполняла ненависть к Харди, но и любовь тоже, — так или иначе, без него я уже не могла и хотела, чтобы он это знал. Чтобы его поддержать или хотя бы привлечь его внимание, я выкрикнула:

— Не надо винить мистера Харди за то, что он открыл нам правду!

И тут, к моему облегчению, ропот в шлюпке утих.

Даже сейчас могу с уверенностью сказать, что Харди бросил на меня одобрительный взгляд, и я на миг возликовала, но тут же совсем упала духом. Встретившись глазами с нашим бедным священником, я почувствовала, как у меня в груди распускается алый цветок надежды.

— Посох Твой и опора Твоя — они успокоят меня, — выговорила я, и наградой мне стала слабая улыбка не только священника, но и миссис Кук, которая, ненадолго выйдя из транса, потянулась ко мне и погладила по руке.