— Вижу, не отвертеться мне, — сокрушенно говорил Сергей, — те с одной стороны, ты — с другой. Пусть будет по-вашему, поеду. Организую журнал, передам потом кому-нибудь, тому же Коле Морозову, и вернусь.

А вскоре пришло известие, что Николая Морозова арестовали при переходе границы, когда он возвращался из Швейцарии.

Активнейшие действия полиции, арест ближайшего друга ускорили отъезд. Сергей вместе с Фанни побывал у ее подруги Анны Эпштейн и, заручившись рекомендательным письмом к студенту Кенигсбергского университета Зунделевичу, имевшему большие связи в приграничном районе и ведавшему переправкой на «ту сторону», утром следующего дня оставил Петербург.

Была середина марта, над Петербургом висело низкое, свинцовое небо, падал снег, через Неву со стороны Финского залива в город врывался штормовой ветер, буйно кружил по проспектам и, обессиленный, затихал где-то в грязных улочках и закоулках. Иногда с ветром долетал чем-то напоминавший о свободе солоноватый привкус близкого моря и сразу же растворялся в терпких и резких запахах базаров, мусорных ям, кухонь. Позднее, через многие десятки верст, когда за вагонными окнами потянулись бескрайние леса и болота, где-то за Лугой и Псковом, Сергей понял, что ему очень жаль расставаться с Петербургом, мысленно вновь и вновь возвращался к его просторным проспектам, тенистому Летнему саду, к тем дням, когда он, сын военного врача, коллежского советника Михаила Кравчинского, выпускник Орловской гимназии, впервые ступил на петербургские улицы, стал слушателем Михайловского артиллерийского училища. Никогда не забыть первых знакомств, первых встреч и бесед со студентами, рабочими, юнкерами, такими же, как он, будущими офицерами.

Не забыть и знаменитого Дудергофского озера... Там, на его берегах, возле Красного Села, они летом не раз собирались, говорили о борьбе, о будущем своего народа. Сколько там произнесено пламенных слов! Им самим, его друзьями. Правда, не все из тех, кто выступал тогда, любил говорить, пошли потом в народ, стали борцами. Все же немало влилось в их ряды... Прекрасная, незабвенная юность! Вот ты уже и кончаешься, отходит твоя дивная пора. Но ты никогда не покинешь нас, будешь жить в снах, в горьких и сладостных воспоминаниях, будешь хранить мечты и замыслы, свершенное и оставшееся в благих порывах.

В Вильно, где проживал Зунделевич, Сергей приехал поздно ночью. Оставаться на вокзале до утра небезопасно, это могло привлечь внимание шпиков, которые наверняка шарят здесь, и Кравчинский, окликнув извозчика, поехал искать нужную квартиру. Город спал. Ехали полутемными улицами, на перекрестках тускло светили фонари, гулко цокали по мостовой подковы, слегка покачивался возок. Сергея начало клонить ко сну. Пытаясь преодолеть это коварное состояние, он стал напряженно думать.

О чем можно думать глухой ночью в незнакомом городе? Кравчинскому запомнились рассказы друзей о Вильно, о пребывании здесь великих Мицкевича и Словацкого, Тараса Шевченко. У Шевченко даже стихотворение есть — «В Вильно, городе преславном...». Впрочем, как ни старался, а возродить в памяти Тарасовы строки ему не удавалось, и Сергей оставил это занятие, поднял воротник пальто, поудобнее умостился на сиденье.

Колеса прогрохотали по мосту (он забыл название протекающей здесь реки), затем проехали еще несколько улиц и очутились почти на окраине города.

— Где-то здесь, — сказал извозчик. Он остановился, помедлил, очевидно припоминая, где именно нужная им улица, затем дернул за вожжи, и лошадь повернула налево.

Проехали еще немного.

— Вот, — ткнул кнутовищем в серую темень возница.

Сергей увидел штакетник, за палисадником деревянный дом, за ним небольшой сарай. Все приметы сходились.

Несмотря на то, что Сергей поздно лег, проснулся он вместе с хозяевами, рано. В комнате никого не было. Но едва он поднялся с постели, как дверь отворилась и на порог ступил молодой человек. Он был немного выше среднего роста, с рыжими курчавыми волосами. Звали его Ароном. Кравчинский виделся с ним несколько лет тому назад в Петербурге, но встреча была короткой, после нее прошло много времени, и они, разумеется, немного призабыли друг друга.

— А ты не изменился, Сергей, нисколечки, — сказал Зунделевич.

— Изменился, дружище, изменился. Видишь, и бежать уже вынужден, — ответил Сергей.

— Только бы и беды! Здесь ежедневно, знаешь, сколько убегает? Ты не горюй. Скоро вернешься. Только дай знать — Арон тебя встретит, и все будет зер гут.

— Спасибо, дружище. Тяжело покидать родную землю. А как подумаешь, сколько товарищей остается здесь, никуда не хочется уезжать.

— Ну, с такими мыслями каши не сваришь. Айда умываться. Позавтракаем — и в дорогу.

Наскоро поджарили яичницу, выпили кофе — и на вокзал. До прусской границы надлежало проехать еще несколько станций, а там, рассказывал Зунделевич, они пересядут на лошадей, приедут в село, где он и передаст Кравчинского знакомым евреям-контрабандистам.

— Люди надежные? — невольно вырвалось у Сергея.

— О чем разговор?! Недавно из моих рук они приняли человек двадцать. Ни одного провала. — Арон вдруг рассмеялся. — Знаешь, как они Морозова переправили? Никогда не догадаешься. Переодели в женское платье. Такая милая девушка получилась! Прелесть!

— За решеткой Морозов, — сказал Сергей. — Схватили его где-то возле Вержболова, когда возвращался.

— Жаль, очень жаль, — проговорил Зунделевич. — Душа человек.

Позднее, встретившись с людьми, о которых говорил Арон, Сергей убедился, что тот нисколько не преувеличивал, это были настоящие мастера своего дела. Они загримировали Кравчинского под местечкового еврея, посадили с собой в сани и повезли только им одним ведомыми дорогами. За время езды Сергей не видел ни одного патруля, ни одного «стража порядка». А когда начало рассветать и впереди из серой мглы показались строения, старший из перевозчиков сказал:

— Теперь господин может не бояться, граница уже далеко позади. Сейчас позавтракаем, выпьем магарыч, и будьте мне здоровы.

Проехав еще около двух верст, остановились у массивных ворот с большой деревянной аркой, и тот, который первым сообщил Сергею о благополучном переезде границы, начал энергично дергать за цепочку звонка. Во дворе отозвалась собака, а через несколько минут послышался успокаивающий мужской голос. Кравчинский выбрался из саней, отряхнулся от мелких стеблей сена и осмотрелся. На востоке, там, откуда они только что приехали, далеким розоватым заревом занимался рассвет.

II

Чужбина...

Где-то там, по ту сторону границы, осталась Россия — такая родная и такая неуютная нынче