Короли не забыли о нем. По прибытии в Кадис адмирал получил письмо с приглашением нанести им визит, как только отдохнет. И еще более страшным, чем негативное общественное мнение, для Колумба оказались их равнодушие и недоверие к его проектам. Интерес к поискам Империи Великого Хана угас.

Поскольку Колумб был человеком страстным как в проявлении радости, так и в своих разочарованиях, состояние его души отражалось и в его внешнем облике. Вместо того чтобы показываться на людях в адмиральской форме и с золотой шпагой, как это было по возвращении из первого путешествия, в этот раз он отпустил бороду и одевался на манер священника, подпоясываясь веревкой словно монах-францисканец.

Подчеркнутой скромностью и подавленным видом он стремился обезоружить тех, кто под влиянием вернувшихся с Эспаньолы демонстрировал неприязнь по отношению к его персоне. В поисках новых покровителей он провел какое-то время в самом известном тогдашнем монастыре Гуадалупе, община которого была тесно связана с королями. Там он окрестил нескольких привезенных индейцев и исполнил обеты, которые давал Пресвятой Деве.

Но при этом мореход, который одевался как монах, чтобы возбудить сочувствие публики, в своем стремлении ослепить толпу демонстрировал все те же театральные замашки, что и раньше, и ту же страсть обустраивать все с роскошью.

Отправившись в Бургос, где на тот момент находились короли, он выстроил в процессию всех, кто сопровождал его, и белых, и краснокожих, таким образом, чтобы золото, привезенное из-за Океана, выглядело более внушительно.

Впереди своей свиты он поставил всех пленных индейцев в их боевой раскраске, а позади нее – младшего брата Каонабо, молодого человека лет тридцати, и его племянника, которому не исполнилось еще и десяти лет. Перед въездом в каждый городок он заставлял брата Каонабо надевать ожерелье и массивную золотую цепь, выдавая его за законного правителя страны золота Сибао. Эта цепь, весившая шестьсот кастельяно (стоимость которой была эквивалентна 3200 долларов в 1929 году[14]), была самой значительной ценностью, привезенной из экспедиции. И поэтому, едва процессия покидала городок, адмирал спешил снять с брата Каонабо эту цепь и хранил ее в своем багаже. Остальные люди из его свиты демонстрировали индейские маски или картины из дерева и хлопковой ткани с изображениями фантастических зверей, которых толпа принимала за лики дьявола.

Дон Алонсо де Охеда по прибытии в Кадис сухо расстался с адмиралом. Он уже тоже начал сомневаться в правильности его географических утверждений и понимал, что даже если Империя Великого Хана будет наконец найдена, результаты этого великолепного похода будут присвоены Колумбами, людьми корыстолюбивыми и способными биться даже за крохи с любым, кто следует с ними. И Охеда распрощался с адмиралом, чтобы больше никогда не видеться.

Отважный идальго направился в Севилью поприветствовать своего покровителя архидиакона Фонсеку, который уже стал епископом, но продолжал заниматься организацией экспедиций в новые земли.

Фонсека, который всегда находился в неважных отношениях с Колумбом, заинтересованно выслушал рассказ Охеды о жизни за Океаном, хотя при этом молодой капитан и не выказывал столь сильной неприязни к адмиралу, как остальные, кто разочарованным вернулся из далекой колонии.

Дон Алонсо не мог оставаться в Севилье больше двух дней и уехал, заверив своего покровителя, что вскорости вернется, как только уладит некоторые дела, которые ждут его в Кордове.

С момента своего прибытия он безуспешно искал какие-либо известия о своей донье Изабель. Он нашел кое-кого, кто рассказал ему о лиценциате Эрбосо, известном юрисконсульте, состоявшем на службе у королей. Тот по-прежнему жил в Кордове, однако те, кто видел его в последнее время, заметили, как он резко состарился: верный признак того, что какая-то непонятная болезнь точит его изнутри. О его дочери, донье Изабель, знали только, что она была заперта отцом в монастыре. Это было обычным делом в те времена крайней набожности и ни у кого не вызывало удивления.

Добравшись до Кордовы, Охеда, которому необходимо было сохранить инкогнито, не стал предупреждать о своем появлении никого из друзей, живших в городе. Вместе с одним хворым солдатом, который служил у него оруженосцем с момента отплытия с острова Эспаньола, они разместились на постоялом дворе «Три волхва».

Дон Алонсо расстроился, узнав, что Буэносвинос, владелец заведения, умер еще год назад. Постоялый двор теперь принадлежал совершенно незнакомым ему людям, которым он решил не раскрывать своего имени.

Смеркалось, и дон Алонсо рассудил, что самое время под прикрытием темноты отправиться на поиски своих друзей. Он решил воспользоваться тем обстоятельством, что никто не знает о его присутствии в Кордове, и немного прогуляться по улочкам рядом с монастырем, где жила эти два года донья Изабель Эрбосо.

Это было решением бессмысленным, присущим лишь влюбленному. Ведь если Изабель заперта в этом огромном здании с множеством келий и огромным садом, прогулка не могла принести ему никакой пользы.

Монастырские порядки были в те времена более мягкие и свободные, чем в последующие эпохи. Нередко монахини и послушницы, выглядывая из-за решетки, на языке жестов объяснялись с поклонниками, которые прогуливались по улице, и даже обменивались с ними письмами, спуская их на нитке; однако вряд ли судьба подарит Охеде удачу и прекрасная послушница вдруг окажется у решетки окна, поджидая его, словно неведомый голос предупредил ее о приходе молодого капитана.

Он бесцельно бродил по лабиринту улочек, окружавших громаду монастыря. Но никого из тех беззаботных, платонических идальго, которых люди прозвали «поклонниками монашек» ему так и не удалось увидеть на углу; и ни за одной из решеток не мелькнуло даже смутной тени какого-нибудь силуэта.

Дону Алонсо пришла в голову мысль проникнуть в монастырскую церковь в надежде найти какого-нибудь разговорчивого дьячка, от которого можно было бы получить информацию о послушнице монастыря. Кто знает, вдруг он сможет послужить и посредником?

Если судить по тем мечтаниям, что Охеда вынашивал перед отправкой в путешествие, вернулся он бедным; и все же сейчас он был более успешным, чем в те времена, когда бродил вдоль решеток особняка Эрбосо.

Один обосновавшийся в Севилье генуэзский торговец, в обмен на несколько мелких самородков золота, которые удалось собрать в экспедициях в глубь Эспаньолы, дал ему сумку, полную золотых монет, называемых «кастельянос», и Охеда оставил у этого торговца на хранение еще некоторое количество этого драгоценного металла. Всегда щедрый в своих пожертвованиях, он был убежден, что в конце концов найдет в монастыре какого-нибудь посредника.

При входе в монастырскую церковь от неожиданности дон Алонсо даже подался назад и инстинктивно потянулся к рукоятке своего меча. В дверях он едва не столкнулся с человеком, выходившим из храма: это был его главный враг – лиценциат Эрбосо.

Не меньше эмоций он испытал, когда разглядел подавленный и несчастный вид знаменитого законника. Но суровый Эрбосо почти не выказал удивления, узнав Охеду, и это при том, что не подозревал о прибытии молодого капитана в Кордову.