Продуктовые склады разграбили давно, и уже две недели среди населения чувствовалась нехватка продовольствия. На хлеб и крупы меняли дорогие картины, персидские и обюссонские ковры, золото и бриллианты. Наличных денег не хватало. Взамен им выпустили так называемые «твёрдые чеки», а по сути, бумажки с сериями и номерами достоинством в один, пять, десять, двадцать пять рублей, сто и пятьсот рублей, обеспеченные средствами Ставропольского отделения Государственного банка. Но и этих мер было недостаточно. Чаще всего писали записки «за мной осталось», «должен сдачи», «обязуюсь додать». На рынках можно было встретить не только донские и деникинские деньги, но и банкноты Терской республики, пятигорские «колоски», екатеринодарские векселя, владикавказские чеки, армавирскую медь и даже выпуски Азербайджана, Туркестана и Асхабада. В Ставрополь они проникали вместе с беженцами из разных уездов губернии, которые бежали и от красных, и от белых.

Все последние дни большевики казнили всех, кто вызывал хоть малейшее подозрение. Во дворе губернаторского дома обнаружили несколько десятков трупов, которых перед смертью пытали. У одних были отрублены пальцы, у других — выколоты глаза.

Своих тифозных больных и раненых новые хозяева России бросили, ни сколько не заботясь об их судьбе, оставив лишь надписи на полотнищах перед госпиталями, что надеются на гуманность белых.

Клим Пантелеевич Ардашев попал в город только поздним вечером восьмого июля, когда последний обоз с гражданскими беженцами дотянулся до его окраин. Он спрыгнул с повозки у Тифлисских ворот и пошёл вверх по проспекту.

В доме № 38 не спали.

Вероника Альбертовна, узнав об освобождении Ставрополя, тотчас же вернулась и, не потеряв надежду увидеть живого мужа, в этот день вместе с Варварой сидела у калитки.

Завидев Клима Пантелеевича, смахивая слёзы радости, Ардашева бросилась навстречу любимому человеку.

— Всё-всё, родная, не плачь, — обнимая за плечи, успокаивал жену статский советник.

А она всё не могла унять рыдания и причитала:

— Ну какой же ты …небритый. Я тебя никогда таким не видела. А сорочка-то совсем серая от грязи. Милый, милый Климушка…я верила, знала, что ты спасёшься. Ты же у меня самый умный, самый сильный. Сегодня ночью видела вещий сон. Варвара сказала — к встрече.

Он гладил её волосы и молчал.

А рядом, теребя платок, беззвучно плакала горничная.

III

От красных город освободили восьмого июля — в день Казанской Божьей матери, покровительнице Ставрополя. Поэтому случаю в главном храме — Казанском соборе — был отслужен благодарственный молебен.

С приходом белых Ставрополь будто воскрес и сразу же зажил обычной, уже несколько забытой, счастливой жизнью. Заработали учебные заведения. В городском саду и на проспекте опять вечерами играл симфонический оркестр. Музыканты сняли солдатские гимнастёрки и облачились в привычные фраки.

Вновь открылись магазины, лавки и рестораны. Удалось разжиться и монпансье «Георг Ландрин». С большим удовольствием он вновь вкушал забытый вкус леденцов, и как в старое доброе время, гулял по Николаевскому проспекту, выбрасывая вперёд свою трость.

Синематограф, кафешантан и даже цирк вывесили старые, невесть откуда взявшиеся, афиши прежних представлений. Театр при «Пассаже» братьев Меснянкиных показывал драму «Варфоломеевская ночь», оперетты «Король босяков» и «Продавщица птиц» шли у Пахалова в Воронцовской роще. Народный дом имени генерала Корнилова ставил «Женитьбу» Гоголя, кинематограф «Модерн» знакомил с «Местью неаполитанки» и «Княжной Делаха», электробиограф «Солей» приглашал на фильму «Чёрный корабль» (с Эрнесто Фасконом в главной роли), а «Биоскоп» демонстрировал «Гибель Титаника».

Дворники по утрам мели дворы и улицы, а на исхудавших, брошенных красными лошадях заколесили извозчики. Город будто проснулся от долгого сна и, умывшись, выглядел почти таким, каким его привыкли видеть всегда. Снова зазвонила колокольня Казанского собора, и, как и раньше, в церквях проходили богослужения. К ним добавились и благодарственные молебны за освобождение жителей от красной напасти.

Ставропольцы тоже преобразились. Чиновники надели форменные мундиры, военные теперь не опасались выходить при погонах и орденах. Дамы и барышни больше не боялись появляться в праздничных нарядах на Николаевском проспекте. Страшным сном казалось недавнее время, когда несколько пьяных красноармейцев, встретив на Александровской улице юную гимназистку, вина которой заключалась лишь в том, что на ней были новые калоши, заставили несчастную лечь на землю и тут же поочередно, с диким хохотом, справили на неё большую нужду. Испуганная девочка свернулась калачиком и рыдала навзрыд. Многие не понимали, как они выжили в это время. Иные восклицали: «Так что ж это было? Новое татаро-монгольское иго или кара Божья за прегрешения?

Теперь всё вернулось в прежнее русло. Но скорбь по погибшим все же заметно отличала настоящее время от безмятежно счастливой, ещё довоенной поры. Проводились концерты-сборы для вдов, детей-сирот погибших солдат и офицеров. Купцы, мещане и другие горожане делали добровольные взносы в пользу Добровольческой армии.

Первым Военным Губернатором был назначен полковник Пётр Владимирович Глазенап. Его помощником стал генерал-майор Уваров. Полковник Яковлев вступил в должность начальника Штаба Военного Губернатора. Всеми войсками, расположенными в Ставрополе, командовал полковник Шкуро. В его ряды влились офицеры и гимназисты, юнкера и студенты — все, кто решил дать отпор большевикам. На их основе был сформирован офицерский Ставропольский полк. Комендантом города стал полковник Архипов.

Милицию распустили. Вместо неё создали стражу из уцелевших городовых и знавших службу солдат. Образовалось городское уголовно-розыскное отделение, которое возглавил вернувшийся в Ставрополь Антон Филаретович Каширин.

С первых же дней из оврага Холодного родника и яра за Алафузовским садом были извлечены трупы казнённых офицеров. Руководителей восстания, братьев Ртищевых, с офицерскими почестями погребли на Варваринском кладбище.

Ветер, теребивший макушки деревьев с самого утра, внезапно стих, точно соболезновал горю. Родственники в присутствии врачей приступили к опознанию тел казнённых. Цезарь Аполлинарьевич Леечкин, судебный следователь по особо важным делам, возглавивший группу, вместе с прокурором Красновым следили за составлением протоколов. Для этой цели привлекли и Каширина. Из девяноста шести трупов опознали только сорок пять. Остальные были разрублены на куски. Жена одного из офицеров узнала мужа по едва заметной родинке на отрубленной руке. Многие рыдали, некоторые дамы не выдерживали и падали в обморок, к ним спешил врач.

По окончании следственных действий убиенных уложили в гробы и в сопровождении почётного военного эскорта повезли к Андреевскому храму. Солнце палило нещадно, но, несмотря на жару, внутри ограды и за пределами церкви собралась многотысячная толпа.

Епископ Михаил служил заупокойную службу и, не сдержавшись, расплакался. Затем прогремел оружейный салют, и останки опустили в братскую могилу, выкопанную рядом с обелиском Риммы Ивановой — первой женщины, награждённой посмертно Георгиевской крестом. В общую могилу опустили и гроб с телом отставного начальника сыскного отделения Ефима Андреевича Поляничко. Его супруга, давно выплакавшая все слёзы, пришла проводить мужа в последний путь. Со скорбным молчанием стояли его взрослые дети и многочисленные внуки.