Англичанин снова с удивлением посмотрел на Ролана.

Тот сделал вид, что не замечает этого взгляда.

— Вот три письма, — сказал он, — одно адресовано моей матери, госпоже де Монтревель, другое моей сестре, мадемуазель де Монтревель, а третье гражданину Бонапарту, моему генералу. Если я буду убит, вы отправите их почтой. Надеюсь, это вас не затруднит?

— Если случится такое несчастье, — проговорил англичанин, — я сам отвезу эти письма. Где живет ваша матушка и ваша сестра?

— В Бурке, главном городе департамента Эн.

— Это совсем близко, — отвечал сэр Джон. — Что до генерала Бонапарта, то, если понадобится, я отправлюсь к нему в Египет; я буду чрезвычайно рад видеть генерала Бонапарта.

— Если вы и впрямь готовы сами отвезти ему письмо, милорд, то вам не придется предпринимать столь длительное путешествие. Через три дня генерал Бонапарт будет в Париже.

— Вы так думаете? — спросил англичанин, не обнаруживая ни малейшего удивления.

— Я в этом уверен, — ответил Ролан.

— В самом деле, генерал Бонапарт — необыкновенный человек! Теперь скажите, нет ли у вас еще какого-нибудь поручения, господин де Монтревель?

— Только одно, милорд.

— О! Хотя бы и несколько.

— Нет, благодарю вас, одно, но чрезвычайно важное.

— Говорите.

— Если я буду убит… впрочем, я сомневаюсь, что мне выпадет такая удача…

Сэр Джон посмотрел на молодого человека с изумлением.

— Если я буду убит, — продолжал Ролан, — в конце концов, все надо предвидеть…

— Да, я слушаю вас; если вы будете убиты…

— Слушайте внимательно, милорд, — в данном случае для меня чрезвычайно важно, чтобы все было сделано именно так, как я вас попрошу…

— Все будет исполнено так, как вы скажете, — ответил сэр Джон, — я человек весьма пунктуальный.

— Так вот, если я буду убит, — настойчиво повторил Ролан; он положил руку на плечо своему секунданту, словно желая покрепче запечатлеть в его памяти свои слова, — вы никому не позволите прикасаться к моему телу, положите его в том виде, в каком оно будет, и в той же одежде в свинцовый гроб и велите у вас на глазах запаять крышку. Затем вы поставите свинцовый гроб в другой, дубовый и прикажете при вас забить его гвоздями. И наконец, вы пошлете все это моей матери, если только не предпочтете бросить в Рону. Это уж как вам будет угодно.

— Если я повезу письмо, то мне ничего не будет стоить захватить с собой и гроб.

— Честное слово, милорд, — сказал Ролан, заливаясь своим странным смехом, — вы чудесный человек и, несомненно, посланы мне самим Провидением. Едемте, сэр Джон, едемте, едемте!

Они вышли из комнаты Ролана. Комната сэра Джона находилась на том же этаже. Ролану пришлось подождать, пока англичанин зайдет к себе за оружием.

Через минуту тот появился снова; в руках у него был ящик с пистолетами.

— Скажите, милорд, — спросил Ролан, — как мы поедем к Воклюзу, верхом или в экипаже?

— В экипаже, если вы не возражаете. Карета окажется очень кстати в случае, если кто-нибудь будет ранен. Она ждет нас внизу.

— Вы как будто велели распрягать лошадей.

— Да, верно, но потом послал сказать, чтобы возница снова запряг их. Они спустились по лестнице.

— Том! Том! — позвал сэр Джон, когда они подошли к двери, у которой его ждал слуга в строгой ливрее английского грума, — поручаю вам нести этот ящик.

— I am going with mylord?[6] — спросил слуга.

— Yes[7], — отвечал сэр Джон.

Потом он указал Ролану на подножку кареты, которую опускал его слуга:

— Садитесь, господин де Монтревель.

Ролан сел в карету и с наслаждением откинулся на мягкие подушки.

— Право же, — проговорил он, — только вы, англичане, понимаете толк в экипажах, предназначенных для путешествий: в вашем я точно в постели. Держу пари, что вы приказываете обить изнутри гроб, в который собираетесь ложиться!

— Да, так оно и есть, — подтвердил сэр Джон, — англичане очень ценят удобства; но французы — народ более любопытный и занятный… Возница, к Воклюзу!

По большой дороге можно было доехать только до селения Иль, находящегося в трех льё от Авиньона. Это расстояние они проехали за час.

Казалось, Ролан задался целью развлекать своего спутника: всю дорогу он был очень оживлен и блистал остроумием. По мере того как они приближались к месту дуэли, он становился все веселее. Тому, кто не знал о цели их поездки, ни за что не догадаться бы, что этому молодому человеку, так беспечно болтающему и смеющемуся, угрожает смертельная опасность.

В Иле пришлось выйти из экипажа, чтобы расспросить кого-нибудь. Оказалось, что Ролан и сэр Джон прибыли первыми.

Они пошли по дорожке, которая вела к источнику.

— О! — воскликнул Ролан. — Здесь наверняка великолепное эхо!

Он крикнул разок-другой, и эхо с готовностью повторило его слова.

— Какое чудесное эхо! — заметил он. — Его можно сравнить только с эхом Сейноннетты, в Милане. Погодите, милорд.

И он запел с бесподобными модуляциями, хорошо поставленным прекрасным голосом тирольскую песню, бурная мелодия которой, казалось, бросала вызов возможностям человеческого горла.

Сэр Джон наблюдал и слушал Ролана с уже нескрываемым изумлением.

И когда последняя нота замерла где-то в горной лощине, англичанин воскликнул:

— Я полагаю, — убей меня Бог! — что вы страдаете сплином!

Ролан вздрогнул и взглянул на него, как бы задавая ему вопрос.

Но видя, что сэр Джон не развивает своей мысли, он спросил:

— Почему вы так думаете?

— Ваша шумная веселость говорит о том, что на душе у вас очень тяжело.

— Да. И что же, вас удивляет это противоречие?

— Меня ничто не удивляет, все на свете имеет свою причину.

— Вы правы. Все дело в том, чтобы быть посвященным в тайну. Так вот, я вам ее открою.

— О! Я никоим образом не настаиваю.

— Для этого вы чересчур учтивы. Но признайтесь, вы хотели бы знать, что со мной?

— Хотел бы из интереса к вам.

— Вот, милорд, и разгадка: я расскажу вам то, чего до сих пор еще никому не говорил. Глядя на меня, можно подумать, что я на редкость здоровый человек, а между тем я страдаю ужасающей, мучительной аневризмой. Непрестанные спазмы, приступы слабости, обмороки, которых постыдилась бы женщина. Всю жизнь мне приходится принимать смешные предосторожности, и все-таки Лар-рей предупредил меня, что я в любой момент могу уйти из жизни, потому что пораженная артерия может разорваться у меня в груди при малейшем напряжении. Посудите сами, как это приятно, особенно для военного! Вы понимаете, что, как только я узнал об этой беде, я решил поскорее умереть, по возможности с блеском. Я стал рваться навстречу опасности. Другой, более удачливый, уже сто раз успел бы умереть. Но увы! Я словно заговорен: меня не берут ни пули, ни ядра, можно подумать, что сабли избегают меня, чтобы не затупиться. А между тем я не упускаю ни одного случая — вы же сами видели, что произошло сегодня за столом. Так вот, мы сейчас будем драться, не так ли? Я пойду на безумный риск, предоставлю все преимущества своему противнику — и все без толку: он будет стрелять в меня с пятнадцати, с десяти, с пяти шагов, чуть ли не в упор, и промахнется, или же его пистолет даст осечку. Нечего сказать, завидная перспектива — неожиданно умереть, натягивая сапоги! Но я замолкаю, вот мой противник.