– Ну, я из Чикаго, – Рут сказала это так, словно это лучшее место, откуда только можно быть родом. – Но теперь я полагаю, что я настоящий житель Нью-Йорка. Прожила там дольше, чем где-либо еще.

Д. Х. оделся, пропустив грязное белье и потные носки, не утруждая себя галстуком, и заправил кровать. Не заправлять кровать – это не жизнь. Он пытался подготовить себя с помощью обычных омовений, но не вполне понимал, к чему именно он себя готовил.

– Доброе утро.

Аманда встала, чтобы поприветствовать его: церемония, которую она и не подозревала в своей природе.

– Что новенького? – Он слушал отчет Аманды о том, что они и сами особо не знали, и желал видеть новости, а еще желал изучить рынок. Он хотел информации, но также и подтверждения. – Гроза, я уверен. Какая-нибудь упавшая ветка.

– Стационарные телефонные линии проложены под землей. Поэтому Дэнни и велел его установить. – Рут не возражала, чтобы ее успокаивали, но не хотела, чтобы ей лгали.

– Электричество все еще есть. – Д. Х. не хотел, чтобы это упускали из виду. – Может, сегодня нам стоит поехать к Дэнни.

Оказавшись в зоне террористической атаки, ты бы хотел быть с Дэнни.

– Кто такой Дэнни? Есть ли рядом соседи? Мы проезжали фермерскую палатку, прямо перед поворотом на подъездную дорожку. Там должен кто-то быть. Может, они что-то знают. – Аманда не знала, что зуд, который она чувствовала, был очень похож на зуд, который мучил ее мужа, когда он слишком долго оставался без никотина. Ей хотелось уехать прочь.

– А что, если… Коллективная истерия. Некоторые группы людей охватывает какое-то заболевание, которое потом оказывается просто общим помешательством. Сотни людей с тремором и лихорадкой, воображающие у себя сыпь. Они даже могут заставить кожу порозоветь, – Д. Х. лишь предлагал теорию.

Рут принесла мужу кофе.

– Ты сейчас собираешься назвать меня истеричкой – ведь это слово люди, мужчины, используют по отношению к женщинам.

Кассандра, конечно, была права насчет Трои.

– Мы видели одно и то же. Что-то случилось, я думаю, в этом мы можем согласиться.

Но это была формальность, для мира вообще характерно, что в нем что-то происходит.

– За рулем был ты, – она имела в виду, что он бежал. – Ты был напуган не меньше меня.

– Ну, из-за лифта.

Их этаж назывался четырнадцатым, но он им не был. В здании отсутствовал тринадцатый этаж, потому что это было несчастливое число. Просто притвориться, что его не существует, было лучше.

Аманда чувствовала смущение. Она не знала этих людей и не могла наблюдать, как они препираются.

– А где живет Дэнни?

– Недалеко. Ничего в жизни нельзя делать без достоверной информации. Я поеду туда. – Д. Х. посмотрел на дневной свет. Утро показалось ему странным, но он не мог объяснить почему, не был уверен, что дело не в контексте.

– Не хочу, чтобы ты куда-то уезжал. – Рут посмеивалась над идеей искать убежища у Дэнни, как будто он был их сыном, а не человеком, которому они платили. Она прорабатывала все возможные сценарии. Какой-то мусульманин, которому незачем жить, привязанный к взрывчатке. Еще одна авиакатастрофа – и почему они не случаются чаще? Это же была блестящая идея – превратить самолет в оружие.

Этот маленький дом казался безопасным. Аманда поняла.

– Мне нужна моя одежда. Мне нужна чистая одежда. – Рут посмотрела в сторону Аманды.

– Ой. Конечно.

– Мне нужно зайти в гардеробную. – Они сдавали дом, но никогда не видели в нем посторонних. У них всегда убиралась Роза перед тем, как они выезжали. Они всегда видели дом безупречным и идеально чистым, проветренным и готовым их принять.

– Клэй как раз одевается, я попрошу его поторопиться.

Рут не нужно было ничего говорить о выражении их лиц, когда они открыли им дверь. Угадай, кто придет к обеду?[23]

– Спасибо.

Рут было шестьдесят три года. Она была воспитана не действовать – хотя это и ожидалось – но убеждать. Именно так, считала ее мать, женщины и пробиваются в мире: убеждая мужчин делать то, что они хотят.

– Мне страшно, – призналась она, – Майя и мальчики. Она, наверное, пытается дозвониться до нас.

– Наша дочь, – пояснил Д. Х. Он положил руку на плечо жены. – Не беспокойся об этом сейчас.

Ей в целом удавалось не думать про таянье льдов или про президента. Она могла сдерживать страх, сосредоточившись на мелочах собственной жизни.

– Помнишь тот год, когда мы ездили в Италию?

Сухая жара, роскошный отель, Майя в косичках. Они пили сладкий сок из стаканов, ели пиццу с розмарином и картошкой, арендовали машину, остановились на вилле за городом. Это было ровное место почти без деревьев и даже без спасительного бассейна. Осмотрев развалины, которые оказались Форумом, Майя спросила, зачем они приехали увидеть настолько сильно разрушенное место. История ничего для нее не значила. В девять лет время невозможно представить. Может быть, и в шестьдесят три тоже. Был только этот момент, настоящий момент, эта жизнь.

– Почему ты это вспомнила?

– Я не знаю, о чем еще думать, – сказала Рут.

РОУЗ КРУТИЛА И ВЕРТЕЛА СЕКРЕТ ПРО ОЛЕНЕЙ ТАК, словно это был леденец на языке. Она была еще недостаточно взрослой, чтобы ее словам поверили. Они сказали бы, что она это выдумала. Сказали бы, что она преувеличила. Сказали бы, что она ребенок. Но Роуз почувствовала перемену в этом дне, даже если никто другой не почувствовал. Для начала, было жарко, невозможно жарко, учитывая, что солнце еще не встало. Воздух казался искусственным, как в теплице или на какой-нибудь выставке в ботаническом саду. Утро было слишком тихим. Оно что-то ей говорило. Она пыталась услышать, что именно.

На кухне ее отец разговаривал со стариком, которого она никогда раньше не видела. Роуз не сочла нужным напомнить отцу, что он должен был выйти к ней на улицу. Даже лучше, что он забыл. Он представил их друг другу.

– Очень приятно, – Роуз была хорошо воспитана.

– Взаимно, – Д. Х. не мог не думать о собственной дочери. Он вспомнил, что использовал ее имя для комбинации от сейфа.

– Ты почистила зубы? – Клэй хотел избавиться от девочки.

– На улице супержарко. Можно поплавать?

– Я разрешаю. Только сначала найди свою мать. Скажи ей, что я сказал, что разрешаю. Мне нужно поговорить с мистером Вашингтоном.

Почему-то за ночь каждый из мужчин забыл другого и не смог бы описать его полицейскому художнику. Говорят, очевидцы в любом случае ненадежны: большинство людей волнуют только они сами. Это было верно в отношении обоих мужчин, не имевших понятия, как себя вести, без прецедента, описанного этикетом, в доме, на который претендовал каждый из них.