телеграфного столба, а она на скамейке, на другой стороне дороги. Они донесли ей два чемодана и поставили их у ее ног.

— Идите сюда! — крикнула им учительница.

— Не, — ответили они. — Здесь лучше… — И стали смотреть на пригорок, откуда должен был выкатиться автобус.

— Заманивает, — сказал Генеральский. — В магазин сходила, купила конфет… Как будто мне нужны ее конфеты.

— Да ладно тебе, — не торопясь, ответил Лабутин. — Пусть едет. Слабая она, кишка у нее тонка.

— Ну, идите же! Угощайтесь! — крикнула она.

— Мы не хотим, — сказал Генеральский.

Подошел, торопясь, директор.

— Ну, что ж, — сказал, — не поминайте лихом… Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, насильно мил не будешь.

— Обиделся Лев Евгеньевич, — сказал Генеральский. — Не хотел идти провожать, нас послал. А вот уже и прощается… Пошел.

Учительница опять осталась одна. Вертела желтый листик в руке и молчала.

У магазина гудела очередь.

Бабка в резиновых сапогах и с авоськой, глядя на учительницу, добралась до середины дороги, но остановилась:

— Господи, да это зачем же я шла?.. — И повернула обратно.

— Любопытная больно, — тихо сказал Лабутин.

Учительница улыбнулась им:

— Смотрите, гуси летят!

По серому небу летел косяк больших птиц.

— Это и не гуси, — сказал Лабутин. — Это журавли. Курлычут, слышите?

— Да ну! — Она встала, вытягивая голову. — Не слышу. Люди мешают. Да неужели курлычат?

— А мы слышим, — сказал Генеральский. — Мы их каждый год слушаем.

Учительница долго не спускала глаз с неба.

— Все-таки жалко, — сказал Лабутин. — Она добрая. Только очень уж городская.

— А мне так не жалко, — сказал Генеральский. — Я их каждый год встречаю да провожаю. Только успевай имя-отчество запоминать.

— Ну, неправда. Сидят же у нас и по пять, и по десять лет. А вот Лев Евгеньевич, говорят, целую жизнь.

— Так ведь то Лев Евгеньевич. Гляди, наш воспитатель идет! Вот ему небось жалко.

— А ты почем знаешь?

— Видал. Гуляли они по-над озером. Вон, гляди-ка, она и встала к нему.

Учительница заволновалась, разорвала лист. Он подошел к ней, и они стали о чем-то тихо говорить. Говорил-то он, а она стояла перед ним, опустив голову.

— Должно быть, нотацию дает, — сказал Лабутин. — Зачем, мол, уезжаешь.

— А любила бы, так и не уехала, — заметил Генеральский и отвернулся.

— Гляди-ка, плачет она… Наш-то довел!..

— А я бы ее и не так еще, — сказал Генеральский.

Учитель вдруг повернулся и пошел. Она потянулась за ним, но потом села на скамейку и опустила голову. Генеральский с Лабутиным отвернулись и долго молчали. А она все плакала и сморкалась в платок.

— Жалко все же… — сказал Лабутин.

Генеральский уставился на него:

— А не уезжай!..

Она вытерла глаза, через силу улыбнулась им и сказала:

— Ну, идите же, угощу!..

— Не надо нам, — сказал Генеральский.

Лабутин добавил:

— Спасибо, мы не хотим.

На пригорок вдруг вынырнул синий автобус, и все трое облегченно вздохнули.

Генеральский с Лабутиным перебежали дорогу и взялись за чемоданы.

Автобус был до стекол залеплен грязью.

— Вот езда, так езда! — сказала кондукторша и потянулась с хрустом. — Насилу добрались к вам. Не знаю, как и вылезем. Последний рейс! Теперь не ждите до самых морозов.

Они втянули чемоданы в автобус. Учительница стояла на улице и все чего-то ждала.

— Садитесь уж, — сказала кондукторша. — Так и передайте всем, ребята, теперь до самых морозов.

— Ну что ж, прощайте, — сказала учительница. — Спасибо, что помогли.

Она осмотрелась кругом и вошла в автобус.

— Пойдем, — сказал Генеральский, — чего стоять.

Лабутин придержал его:

— Погоди, проводим…

Он помахал рукой, и учительница тоже помахала ему из окошка.

Автобус закурил свою залепленную грязью папиросу и так, с дымом на боку, тяжело полез на пригорок.

Учительница высунулась из окошка и крикнула:

— Ребята, конфеты! Держите!..

Она бросила кулек, и он плюхнулся в грязь.

— Сбегать, взять?.. — неуверенно спросил Лабутин.

— Вот еще! — возмутился Генеральский.

— Да нет, я все-таки сбегаю. Не пропадать добру.

Лабутин, чавкая грязью, побежал за кульком, а Генеральский провожал глазами автобус. Он пофыркал еще немного на пригорке, обозначился весь — от крыши до колес — на фоне серого неба, а потом медленно сравнялся с поверхностью, как погибающий пароход.

ФЕНОЛОГИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ

У нас в коридоре висел большой лист. На нем было три графы: виды наблюдения, дата, фамилия наблюдателя. Вот что в них было записано:

«Летит паутина. 26 сентября. Лабутин.

Видела цветущий одуванчик. 27 сентября. Кудияркина.

Все квасят капусту. 28 сентября. Генеральский».

На перемене, когда у листа столпились ребята, из учительской вышел Филипп Петрович и зачеркнул последнюю запись красным карандашом. Он был ответственным за фенологические наблюдения.

Потом появились новые заметки:

«Прилетели клесты. 7 октября. Лабутин.

Заморозило на почве. 8 октября. Кудияркина.

В школе холодно, потому что не топят. 9 октября. Генеральский».

И снова третья запись была жирно зачеркнута карандашом.

Потом мы прочли:

«Кончился листопад. 20 октября. Лабутин.

Видела, как летели журавли. 21 октября. Кудияркина.

Уехала новая учительница. 22 октября. Генеральский».

Из учительской вышел Филипп Петрович и зачеркнул нижнюю строчку.

— Перестаньте вы зачеркивать эти записи! — необычно раздраженно сказал ему Лев Евгеньевич. — Пусть каждый говорит о мире так, как он его видит!

БЕЛЫЕ ТЕРЕМА

Все пришли к озеру.

— Вот, — сказал директор. — Садитесь здесь. И вы садитесь, — сказал он учителям.

Все повозились немного, но все же уселись. Только Игорь Иванович, учитель-пенсионер, остался стоять. Ему было удобней стоять, опершись на палку.

— Сами понимаете, школа наша — дрянь! — крикнул вдруг директор.

Все зашумели, а учителя переглянулись.

— Ей лет шестьдесят, если не больше. Сруб еще ничего, а перекрытия сгнили…

— Пол трухлявится! — сказал Лабутин.

— Верно, и пол. Подоконники крошатся… Классы тесные…

— Вон, в седьмом «б» по трое на парте сидят! — крикнул Генеральский.

— Еще факты! Кто желает? — спросил директор.

— У нас из печки два кирпича выпали! — крикнул Владька Филимонов.

— А у нас ключ от класса потерян!

— Окно не открывается!

— Лампочка перегорела!

Филипп Петрович сказал:

— А на вас никаких лампочек не напасешься!

Встал Иван Веселов. Его тянули вниз, но он все-таки встал:

— Я про это хочу сказать… Ну, в общем про домик… А чего тут такого?.. Летом-то хорошо, а зимой холодно бегать…

Все засмеялись, Ивана потащили вниз.

— Ты, Веселов, вообще всякое приличие потерял! — сказала Анна Харитоновна.

— Правильно он ставит вопрос! — крикнул директор. — И нам холодно бегать. От этого одна простуда. Еще кто?

— Я! — сказал Филипп Петрович. — Вопрос, который поднят дирекцией, вряд ли подлежит компетенции… общего собрания учащихся… У собрания другие функции…

— Да подождите, Филипп Петрович!