– Слушай, ты, назначь ей что-нибудь. Выпиши свой чертов рецепт.

А Эйдин сидела рядом, лицо ее было белее снега, и она впервые не пыталась его остановить. Доктор Тейлор выписал рецепт, назначив обезболивающие и снотворное. А Филип ушел и, как тупоголовый идиот, каким он, в сущности, всегда и был, в течение следующего месяца отказывался верить в то, что случилось. Изо дня в день он ждал, что Эйдин, как всегда, встанет с кровати и приготовит ему завтрак, и неважно, беспокоит ее еще что-то в этот момент или нет.

В итоге она ушла быстро, посреди ужасной ночи, когда хлестал дождь, а окно в спальне дребезжало от ветра. Мэй, мальчики, Хильда – все стояли вместе с Филипом около кровати и не знали, как себя вести. Две снохи пытались занять себя хоть чем-нибудь на кухне, готовили чай, который никто не хотел пить, клали вещи не туда, куда нужно.

А Филипу наконец пришлось смириться с тем, что Эйдин действительно уходит от него и он бессилен что-то изменить, а все молитвы и проклятия, в которых он обращался к безжалостному богу, оказались бесполезны. Когда она ушла, он просидел всю ночь на стуле у ее кровати, накрыв своей рукой ее холодную руку. Он накричал на Мэй, чтобы та оставила его в покое, а затем, когда она выбежала из комнаты, принялся сожалеть об этом.

Филип просунул вторую руку в кардиган и натянул его на плечи. Еще больше чертовых пуговиц – в следующий раз он наденет другой, на молнии, если, конечно, этот следующий раз наступит. Когда он застегнул пуговицы, то направился к окну и увидел, как Пэм развешивает одежду и с кем-то разговаривает – Филип повернулся и увидел второго гомика, этого американца, который восседал на своем шикарном стуле и попивал свой шикарный кофе.

Филип был рад, что Эйдин не дожила до такого и не видит, как ему приходится жить по соседству с парочкой педиков. Все сейчас дозволено, никаких запретов. Предполагается, что при встрече с ними он им улыбнется и скажет «привет», как будто это в порядке вещей, что двое взрослых мужиков – он издал отвратительный звук – живут вместе и наверняка вместе спят. Мерзость какая. А вот Пэм стоит и болтает с одним из них, и Мэй, он сам слышал, всегда очень дружелюбна с ними. Ну уж нет, он скорее умрет, чем признает эту парочку содомитов.

Он сел на краю кровати и засунул сначала одну ногу, а потом вторую в тапки, на которых были изображена щенки и которые Мэй купила ему на Рождество. Тапки оказались вполне удобными, но цвет был выбран неверно – Филип ненавидел этот ужасный песочный оттенок. Ей нужно было купить или коричневые, или черные – обувь этих двух цветов он всегда предпочитал. Но у этих хотя бы нет идиотских шнурков, о которые он вечно спотыкается.

Филип встал, немного пошатываясь. Где его палочка?

Старый. Он чувствовал себя старым, и это его пугало.

Скоро, в конце недели, его день рождения – он уповал на Господа в надежде, что Мэй не будет ничего устраивать. Она ему ничего еще не говорила… Может, она и вовсе забыла. Он никогда не был любителем веселья, а Эйдин всегда относилась к этому с пониманием.

Он дотянулся до палочки, которая стояла у стены, и осторожно вышел из спальни. Спускаясь по лестнице, он почувствовал запах лука. Разве эта женщина не знает, что его от лука пучит?

Филип тяжело вздохнул, медленно и осторожно проходя через прихожую в гостиную, где на маленьком столике его уже ждал номер «Айриш индепендент» – газеты, которую каждое утро приносила Пэм.

Хильда

Она опустилась в садовое кресло и подняла лицо вверх, чтобы почувствовать приятную жару, потом начала с наслаждением потягивать шею. Ей следует почаще делать упражнения, чтобы кости и мышцы не застаивались, время-то идет. В следующем году ей уже будет семьдесят три, можете себе представить? На два года старше Эйдин. А больше, после всех неудачных беременностей мамы, у нее не было ни братьев, ни сестер.

Хильда сама смогла родить только одного ребенка. Терри, огромный подарок после одиннадцати лет брака, ее первый ребенок в сорок семь лет, чудо, о котором они с Джимом так молились. Хильда часто думала, что ребенок ей был послан для утешения после потери Джима, который погиб в аварии. Его машину занесло в кювет, когда Терри исполнилось всего три месяца.

Это было ужасное, мучительное время. Даже сейчас, спустя столько лет, Хильда не могла спокойно об этом вспоминать. Эйдин была так добра к ней, она приходила так часто, как только могла, оставляла мальчиков с няней Марджори, а Мэй, которой тогда было восемь, приводила с собой, чтобы та помогала присмотреть за малышкой, пока сестры сидели на кухне за чашками остывшего чая; Хильда рыдала, а Эйдин утешала ее и шептала: «Бедняжка» и «Я знаю, знаю, дорогая».

Достаточно воспоминаний. Хильда дотронулась пальцами до письма, которое лежало у нее на коленях, и провела по сгибу листка. Она была удивлена, когда увидела на конверте почерк Терри: с чего это дочь решила написать письмо, если они созваниваются каждые выходные? Хильда считала это расточительством – так часто звонить из Лондона, но Терри убеждала ее, что они могут это себе позволить, и потом, звонить из Англии намного дешевле.

Отбросив чувство легкого беспокойства – а почему бы Терри и не написать письмо ради разнообразия? – Хильда разорвала конверт и быстро просмотрела текст, написанный знакомым наклонным почерком, слова «прекрасно», «беременная», «счастливы» и «ноябрь» бросились ей в глаза. А потом она заставила себя успокоиться и начала читать с самого начала.

Я решила написать, потому что не хотела тебя ошарашить по телефону. Я подумала, что тебе потребуется много времени, чтобы все переварить. Джерри и я, мы абсолютно счастливы; надеюсь, что и ты разделишь наше счастье.

Дочери следовало добавить: «Когда свыкнешься с мыслью, что у меня будет ребенок от мужчины, которого я украла у Мэй. И если когда-нибудь ты сможешь меня за это простить».

Хильда вздохнула и снова подняла лицо к солнцу. Как это могло случиться? Почему злой рок распорядился так, что ее единственная дочь причинила столько горя другому дорогому для Хильды человеку? Разве потери Джима было недостаточно?

Когда у Эйдин и Филипа родилась Мэй, Хильда уже три года была замужем. Она держала в руках крошечную племянницу и гадала, когда же наступит ее очередь. Она приезжала так часто, как только могла, тратя на дорогу сорок минут, чтобы только понянчиться с малышкой, чтобы вдохнуть ее изумительный запах, чтобы почувствовать на груди тяжесть и тепло от ее тельца, чтобы ощутить ее нежное и частое дыхание на своей щеке.

«Она поможет мне научиться, – думала Хильда. – Я сейчас научусь, а когда родятся мои дети, я уже буду все уметь». А потом родился Катал, а следом – Уильям, но у Эйдин, а не у Хильды.

Чувство боли, почти физической, которую она испытывала, наблюдая, как сестра кормит своих детей, как поправляет носочек на их восхитительных пухленьких ножках, как нежно вытирает их подбородки, смешивалось с ощущением горечи, и на этом фундаменте стало возникать и расти чувство сумасшедшей привязанности, которое Хильда испытывала к своей племяннице. К Мэйзи.