заверял их Альсада. А потом уточнял, уже жестче: «Арестован, сеньора. Люди в Аргентине просто так не пропадают». Сплошное пустословие. Стереть все уверенные улыбки, которыми он одарял этих людей.

Стереть все те минуты, когда он чувствовал свое превосходство над ними. Когда-то он считал, что ему ничего не грозит, – ведь он на стороне закона. Но о каком, черт побери, законе может идти речь, когда люди исчезают посреди ночи?

– Хоакин?

Только заслышав вдалеке робкий голос жены, он вдруг понял, что сидит на полу – сполз по стене под собственной тяжестью и застыл, уткнувшись лицом в колени.

– Я тут! – Холодный кухонный кафель, который всего несколько минут назад дарил блаженное облегчение, теперь промораживал до костей. – Только свет не включай.

Он и с закрытыми глазами знал, что Паула опустилась на пол рядом с ним. Услышал, как хрустнули ее суставы, когда она присела, а потом ощутил тепло и запах кондиционера для белья. Еще недавно он не раздумывая выхватил бы пистолет, появись в квартире кто-то еще, а теперь радовался, что он тут не один.

Вдалеке послышался шорох.

Хоакин машинально нащупал пистолет. Звук доносился из глубины квартиры. Кто-то копошился на паркете. Он поймал взгляд Паулы. Неужели правда? Оба вскочили и кинулись в единственную комнату, которую Хоакин еще не успел осмотреть.

– Соролья? – позвал он.

Мальчика видно не было.

Паула указала ему под кроватку.

Она села на пол и протянула руки ладонями вверх.

– Joaquín, gordo![21] – Настоящим именем мальчика называли редко, чтобы не путать с дядей.

Тишина.

Хоакин подошел к окну. По кварталу неспешно ехала синяя машина – а в ней, если он правильно разглядел, сидел один из тех молодых полицейских. Вот оно что. Стало быть, правильно они не стали зажигать свет в квартире.

– Я тут, tía Paula![22]

Они затаили дыхание – на многие часы, как показалось Хоакину. Наконец из-под кроватки показалась пухлая ручка с толстенькими пальцами. А затем и пижама, которую они подарили племяннику на третий день рождения пару недель назад. Мальчик свернулся на коленях у Паулы. На Хоакина он даже не взглянул.

– Принеси ему воды, – велела Паула.

Сквозь кухонное окно пробивались первые солнечные лучи. Уже? Сколько же я тут пробыл? Время замедлилось чуть ли не до неподвижности, стоило ему переступить порог квартиры Хорхе. Или это случилось раньше? Когда он взбегал по ступенькам? А может, когда доставал пистолет дома. Или когда им позвонили. Так когда же остановилось время для семейства Альсада?

– Они про него забыли, – вполголоса проговорил Хоакин, открыв кран в ожидании, пока пойдет холодная вода. Явный недосмотр. Собирая информацию перед рейдом, кто-то забыл оставить в личном деле Хорхе приписку о маленьком ребенке, который тоже проживает в квартире. Ох и полетят головы в казармах. Возвращаться за ним не станут. Хоакин затаил дыхание. Нет. Слишком хлопотно. Даже для них. Мысли его вдруг свернули в другое русло, в параллельную вселенную, в которой мальчик не стал прятаться под кроваткой, а выглянул из комнаты, чтобы понять, что это за шум.

Нет, им не хватило бы духу. Хоакин покачал головой. Нет. Они отдали бы мальчика какому-нибудь бездетному начальнику. Маленький Альсада вырос бы с чужими людьми, где-то далеко, даже не зная, что он Альсада. От этой мысли внутри у Хоакина все сжалось.

С чужими людьми.

Так вот как он их видел. Вот почему сумел так долго продержаться. Вот какую тактику он для себя избрал – жить отстранившись, чтобы казалось, что у тебя еще есть хоть какой-то контроль над происходящим. А все потому, что все эти люди были для него чужими.

Конечно, люди исчезали. Точнее, их заставляли исчезнуть. Позиция морально спорная, но рациональная. Которая оправдывала самые жестокие меры: они же террористы. Они мастерят бомбы и потом беспорядочно взрывают их, они похищают и убивают уважаемых бизнесменов, они грабят магазины, угрожая персоналу оружием, чтобы снабжать свое движение, они стреляют в полицейских. Они все это заслужили.

Они чужие.

Такое никак не могло произойти ни с кем из его знакомых. С его родными. С его братом. Такое случается только с чужими братьями. Хоакин подставил под кран сложенные чашечкой ладони и стал смотреть, как они переполняются. Вообще говоря, Хорхе тоже не был святым. Одному богу известно, во что впутался Альсада-младший, в чьей записной книжке оказался номер его телефона, кто выкрикнул его имя, покуда скользкие от крови плоскогубцы один за другим выдирали ногти.

Хоакин наполнил стакан. Ему представились эти ублюдки, уже наверняка успевшие убраться подальше, Хорхе и Адела с завязанными глазами – брата запихнули в багажник, а его жену швырнули на пол у заднего сиденья, и теперь она лежит под их ботинками. Где они теперь? Что с ними будет? Нет, сказал он себе, хватит. Отныне придется тщательно отслеживать траектории блуждающих мыслей. Он пересек коридор, стараясь не расплескать ни капельки, и протянул стакан Пауле. Она отпила. Мальчик уснул у нее на руках.

Соролью из квартиры выносили осторожно: он по-прежнему спал.

Что теперь? Едва ли кто-нибудь составлял руководство для подобных ситуаций. Как принято поступать? Министерство внутренних дел завело особое окно – специально для ответов на вопросы о пропавших. На что только не пойдут эти люди, чтобы и дальше делать вид, будто они ни при чем. Хоакин знал: ни на что, кроме «Приходите через месяц, если они не объявятся сами», рассчитывать не стоило.

Были еще Madres[23], которые одно время бесстрашно пикетировали Каса-Росада, требуя выдачи своих детей. Вот только хунта очень быстро устранила их лидеров. И с тех пор они попритихли.

Да и в участке ничего предпринять было нельзя. Хоть Вукич и открестился от беспредела военных, но затей Альсада разбирательство, оно в два счета положило бы конец карьере комиссара. К тому же не стоило допускать, чтобы в дело вмешались третьи лица и узнали, что мальчик еще с ними.

Мальчик. Что же им делать с Сорольей? Сделать вид, будто его принес аист? Paso a paso[24], Хоакин.

По пути из квартиры он хотел взять Соролью у Паулы, но племянник вцепился в нее изо всех сил. Паула решила, что это от страха.

– Может, в лифте, – сказала она.

Но Соролья не дался ни в лифте, ни на улице. Ни в машине, ни у дома, когда они уже припарковались. Когда Хоакин, потеряв терпение, попытался вырвать мальчика из рук жены, Соролья посмотрел на него, а потом на тетю и сказал:

– Con él, no[25].

Хоакина точно под дых ударили. Он отвернулся к двери, ведущей на кухню,