Ни адреса типографии, ни фамилии издателя нигде, естественно, не было. Я раскрыл один номер посередине, на страницах с рекламой. «Жаннет» и «Аксинья» нахально теснили здесь конкурентов.

Я вышел в коридор и около самой двери замер, остановленный внезапным ощущением опасности. Несколько мгновений я стоял, слыша тяжкие удары сердца и прожигая взглядом дверь. В какой-то момент мне показалось, что в замке скребётся ключ. Справившись с волнением, я бесшумно приблизился к двери и посмотрел в глазок. Из противоположной квартиры выходил худой парень в очках. Тот самый, который вчера вечером встречал Бабко.

— Все, Лён, я пошёл! Пока!

Мазнув взглядом по двери, за которой я прятался, он побежал вниз по лестнице. Из его квартиры выглянула девушка, такая же худая, как он сам, и тоже в очках с толстыми стёклами, помахала ему рукой и закрыла дверь.

Я стоял и слушал, как стихают его шаги… Пока не понял, что они опять становятся все громче и громче. Когда очкарик снова выскочил на площадку, я вздрогнул.

— Лена, — заорал он. — Я книжку забыл!

Лена открыла дверь, он исчез в квартире и через минуту вылетел обратно, сжимая под мышкой полиэтиленовый пакет. Сделав два шага, он резко остановился и вскинул взгляд на дверь квартиры Бабко.

Я смотрел ему прямо в лицо, боясь отойти от глазка и выдать своё присутствие.

Лицо очкарика выражало непонимание. Наморщив лоб, он мялся на месте, и я чувствовал, как ему хочется подойти и проверить дверь. Он так и сделал. Подошёл, подёргал ручку и нажал звонок. Неожиданный резкий звук заставил меня вздрогнуть, а потом я подумал, что у него вполне могут быть ключи — чтобы кормить котёнка в отсутствие хозяина, — и мне стало холодно.

— Что там, Костя? — тревожно спросила Лена. Очкарик помотал головой и отошёл к ступеням.

— Ничего, показалось. Все, я побежал!

— Больше ничего не забыл? А то я мыться буду.

— Пока!

На этот раз его шаги благополучно стихли внизу, а потом гулко хлопнула подъездная дверь.

Я метнулся на кухню, подождал и, присев на корточки, приник к окну в левом нижнем углу.

Очкарик, скорее всего, успел глянуть на окна — когда я увидел его, он открывал дверь своей иномарки. Перед тем как сесть, он опять обернулся и долго смотрел в мою сторону, но ничего подозрительного не заметил. Я подождал, пока его машина выедет со двора, и вернулся в коридор. Мне очень хотелось верить, что его Лена действительно пошла мыться, а не караулит меня за своей дверью.

Справившись с замком, я подавил в себе желание броситься по лестнице со всех ног и начал тихо спускаться.

Миновав три пролёта, я достал сигареты и решительно вытряхнул весь украденный мусор.

На душе у меня было гадко. Я закурил и пошёл дальше.

По идее, мне надо было дойти пешком до ближайшей остановки и уехать общественным транспортом. Но я доплёлся до серого БМВ и плюхнулся на сиденье, чувствуя себя абсолютно опустошённым.

Мне казалось, я пробыл в квартире не больше двадцати минут, а Марголин спросил:

— Тебя там что, понос пробрал?

— Золотуха.

— Что? — Он включил двигатель. — А-а, понял, остроумный ты наш.

Мы выехали на улицу.

— Что там?

— Ничего.

— Совсем ничего?

— А что там должно быть? «Беломор» в тумбочке валяется. И кошка на кровати дрыхнет.

Об оставленной на полу луже я решил не упоминать.

— Опиши обстановку.

Пожав плечами, я обрисовал, как мог, расположение мебели. О журналах, фотографиях и визитках говорить не стал, сам не знаю почему. Зато рассказал зачем-то об очкарике, и эта часть моего рассказа Марголину явно не понравилась. Он о чём-то глубоко задумался.

— Во вчерашнем мусоре оказалась марихуана, ты был прав, — сказал он после паузы.

— Очень рад.

— Это уже твоё дело. Можешь хоть плакать, лишь бы работал.

— Лишь бы толк был, — вяло отозвался я.

— Чего?

— Это мой начальник так говорил. Бывший.

Остаток пути мы молчали. Марголин высадил меня там же, где подобрал три часа назад, и я потопал на остановку. Пока я ждал троллейбуса, мне показалось, что в потоке машин мелькнула знакомая мне потрёпанная иномарка. Я не успел разглядеть ни водителя, ни номеров и долго смотрел вслед удаляющейся белой крыше. Когда я вернулся в Гостинку, у ворот стоял Бабко, остальные обедали. Я забрал в дежурке свою пятнистую безрукавку и получил пачку входных билетов.

— Пообедать не хочешь? — спросил Бабко.

— Аппетита нет. По дороге пирожков нажрался.

Он кивнул и отвернулся. Показалось, он слегка усмехается, и от этого стало не по себе. Я не мог с ним разговаривать, чувствовал перед ним какое-то смущение, что ли. Как будто раньше именно вторжение в чужую личную жизнь не было моей профессией.

Обед затянулся — наверно, сегодня литром не ограничились. Мы молча простояли вместе почти два часа. Иногда Бабко косился на меня, и ухмылка нет-нет да и мелькала на его лице.

Подошли другие охранники, и в этот момент приехала моя Наталья. Вчера нам удалось помириться. Я рассказывал ей о своей новой работе, ни словом не упомянув про отдел внутренней безопасности, обещал вечером заехать к ней, но сюда, сюда-то я не просил её тащиться! Господи, только её мне сейчас и не хватает!

У неё было плохое зрение, но очками она пользовалась только дома, считая, что любая оправа портит её лицо. Щурясь, она растерянно оглядела выстроившихся под аркой мужиков, меня не заметила и вежливо спросила у ближайшего:

— Простите, а где здесь работает Федя Браун?

— Комиссар Браун? — немедленно отозвался бывший мичман. — А вон там, раскуривает свою трубку.

Очень смешно! Я швырнул в сугроб окурок и пошёл ей навстречу.

— Привет! А тебя здесь комиссаром называют?

— Адмиралом. Чего ты приехала-то?

— Тебя увидеть. А ты что, не рад? Ну-у вот, а я хотела…

— Рад, конечно, рад. Но я на работе.

— И что, у тебя нет свободной минутки для меня?

— Послушай…

— А что ты делаешь?

— Как что?

— Стоишь и билетами торгуешь? Это называется билетёр? А курточка тебе эта зачем?

Отставной мичман явно прислушивался к нашему разговору. Я попытался отвести Наташку в сторону, но на посторонних ей было наплевать, и она продолжала засыпать меня своими дурацкими вопросами. С обычным своим невинным видом, будто специально решила меня довести! Я нагрубил ей и даже с удовлетворением отметил, как в светлых её глазах промелькнула обида. Она замолчала и опустила голову, теребя потрескавшийся ремешок сумочки.