крайней необходимости не отважится на этот страшный последний шаг, и что тем более Англия, встав перед необходимостью принять столь ответственное решение, поставит сохранение всеобщего мира выше всех дружеских связей.

По поводу нашего посредничества нас особенно упрекали в том, что мы отказались от предложенной Греем конференции послов в Лондоне. В разных органах печати из лагеря противника стараются изобразить дело так, будто мы вообще сопротивлялись посредничеству держав. Однако даже поверхностное изучение документов показывает, что это совершенно неверно. Надо различать между предложением посредничества четырех непосредственно незаинтересованных в сербской ссоре держав – Англии, Франции, Германии и Италии – с одной стороны в Вене, с другой – в Петербурге, и предложением созыва конференции послов в Лондоне. К предложениям о совместном посредничестве германское правительство с самого начала и во всех его дальнейших стадиях относилось вполне сочувственно. При этом мы стояли на той точке зрения, что дело идет о посредничестве не между Веной и Белградом, да между Веной и Петербургом. О конференции послов заговорили с нами в форме запроса из Англии: имелось в виду установить сношения по этому вопросу сэра Эдуарда Грея с французским, итальянским и германским послами в Лондоне для обсуждения мер к предупреждению дальнейших осложнений. То было не что иное, как вмешательство великих держав в спор между Австрией и Сербией. В английской Синей книге[14] и французской – Желтой[15] имеются два документа, которые бросают свет на эти планы вмешательства. В то время, как Грей прежде всего имеет в виду общее воздействие на Вену и Петербург, Поль Камбон определенно желает направить дипломатические мероприятия по пути посредничества между Австрией и Сербией. К тому же еще заручились мнением и русского посла, который к предложению в такой форме отнесся вполне сочувственно. Если принять во внимание характер этих предварительных переговоров, то германская точка зрения на лондонскую конференцию получит тем большее оправдание: это была попытка тройственного согласия передать австро-сербский спор для разбора на суд европейских держав, вернее сказать – на свой собственный суд. Конечно, никто не мог думать, что немецкий член конференции будет иметь какое-либо серьезное значение против настроенных в русско-сербском духе представителей Англии и Франции и против итальянского делегата. Эта затея вообще не обещала беспристрастного обсуждения вопроса, тем более в такой момент, когда Россия уже делала широкие военные приготовления. Дело, несомненно, только затянулось бы, тем более, что Поль Камбон считал наиболее существенным – выиграть время, путем посредничества в Вене. Австро-Венгрия же, напротив, была заинтересована в быстром и определенном улаживании инцидента. Было бы крупным ущербом интересам нашего союзника, если бы мы стали участвовать в таком третейском суде, как с полным основанием назвал эту конференцию статс-секретарь фон Ягов, пока Австро-Венгрия сама не желала вмешательства держав в свои разногласия с Сербией. Упрекать нас можно было бы лишь в том случае, если бы мы вообще отказались от всякого посредничества. Но мы сделали нечто совершенно противоположное, как показывают наши настойчивые шаги в Вене и телеграммы германского императора царю. Сам Грей отказался от своей мыши о конференции, когда мы наладили непосредственный обмен мнениями между Веной и Петербургом, который он определенно обозначил, – что особенно следует подчеркнуть, – как наилучший из всех возможных путей[16]. Мало того, противная сторона не должна была бы замалчивать, что и в Петербурге непосредственные переговоры с Веной предпочитали конференции послов[17]. Когда позднее Грей снова предложил посредничество четырех держав между Россией и Австро-Венгрией, мы не только на это согласились, но стали самым решительным образом действовать в Вене в пользу его принятия. Таким образом со стороны Германии не было сделано в этом отношении никаких упущений. Если мы, учитывая положение нашего союзника, не сделали тотчас достоянием всего мира сведения о том сильном давлении, которое мы на него производили, то к такой сдержанности мы были тем более обязаны, что ничего не было известно о подобных же настойчивых шагах противоположной стороны в Петербурге. Во всяком случае разница была несомненная. Англия не воспользовалась своим громадным влиянием в Петербурге, чтобы создать почву для посредничества, или употребила его в далеко недостаточной мере. Она упустила наиболее существенное, именно: фактическую приостановку военных приготовлений.

27 июля император возвратился из путешествия на север. Я ему посоветовал предпринять это путешествие, чтобы избежать шума, который могла вызвать отмена с давних пор ежегодно предпринимавшейся в этом месяце поездки. Французская печать склонна изображать дело так, что с возвращением императора повеяло сразу более резким ветром. В своих непрерывных личных сношениях с государем я ничего подобного не чувствовал. Наоборот, он не хотел упустить ни одного шага, способного содействовать сохранению мира. Наше сильное давление на Вену вполне соответствовало его глубочайшим убеждениям; попытка личного воздействия на царя и английского короля возникла исключительно по личной его инициативе. Конечно, ему хорошо были известны как слабость и непостоянство царя, так и ограниченное конституцией значение короля Англии, при котором действительное влияние на дела могла оказывать только особенно сильная личность. Но он не хотел оставить неиспытанным ни одного пути. Ему – глубоко и страстно преданному идее мира – было совершенно непонятно, как его родственники на русском и английском тронах могут не быть проникнуты таким же чувством ответственности и не стремиться сделать все возможное для предупреждения мировой катастрофы. Его слова и в самом деле заставили царя задуматься. Они побудили последнего, как нам теперь известно из процесса Сухомлинова, отдать распоряжение о приостановке исполнения отданного уже приказа о всеобщей мобилизации. Однако высшие военные власти не послушались, хотя и лгали ему, что его приказы выполняются. Утром 31 июля генералы Сухомлинов и Янушкевич, при содействии Сазонова, окончательно убедили царя в необходимости мобилизации. Насколько мне известно, Сазонов не возражал против этих показаний.

На основании тех выводов, которые мы сделали из русской всеобщей мобилизации, враги наши утверждают, что мы вызвали войну и являемся ее виновниками. Есть и немцы, которые стали на эту точку зрения наших врагов. Другие немцы, как известно, держатся мнения, что не было необходимости требовать отмены русской мобилизации и объявлять войну, когда наше требование не было выполнено.

Для русской общей мобилизации можно допустить только три разумных основания: или это был со стороны России просто блеф, т. е. она желала произвести эффект, надеясь этим побудить центральные державы к уступчивости; или она считала себя в угрожаемом положении; или, наконец, определенно хотела войны. Иных возможных объяснений, как мне кажется, нет.

Первое из них может допустить лишь тот, кто полагает, что