Если афинские аристократы, бросая дома и усадьбы, все же имели средства для безбедного существования на чужбине, то афинские ремесленники и селяне, теряя свой жалкий скарб, оставались ни с чем. Мужчинам, вступающим в войско или гребцами на корабли, афинские власти выплачивали по восемь драхм. Однако обеспечить деньгами огромное количество беженцев Ареопаг не мог, поскольку афинская казна была пуста.

Власти просто сажали людей на корабли и бесплатно перевозили их в безопасное место. Где будут жить беженцы на новом месте и чем они станут питаться, об этом афинские архонты не задумывались. Все вокруг полагались на Фемистокла, которому была доверена власть стратега с неограниченными полномочиями.

В результате вся афинская знать перебралась из Аттики в Трезен и на Эгину, а вся беднота собралась на острове Саламин, обустроившись в палатках, землянках и шалашах, поставленных на скорую руку. У берегов Саламина находились и стоянки эллинского флота.

На первом же военном совете Фемистокл указал Еврибиаду на все выгоды узкого пролива между Саламином и побережьем Аттики. Фемистокл настаивал на том, что именно здесь эллинам и надлежит дать сражение флоту Ксеркса. Многие греческие навархи согласились с Фемистоклом. Согласился с ним и Еврибиад, который перед этим прошел на «Сатейре» от афинской гавани Пирей вдоль северных берегов Саламина до Элевсинского залива и обратно. Еврибиаду было ясно, что если персидский флот втянется в пролив между Саламином и Аттикой, то ему негде будет здесь развернуться. Эллинский флот сможет сражаться с варварами на равных.

После военного совета, отужинав вареными смоквами, Еврибиад собирался лечь спать, когда к нему в палатку пришел Филохар. Еврибиад никак не мог избавиться от неприязни к Филохару, так как ему стало известно о кознях, которые тот строит у него за спиной. Филохар пытался подбивать симбулея Динона и кормчего Фрасона, чтобы те написали письмо спартанским властям, будто из-за тяжелых ран Еврибиад не в силах командовать флотом. Филохар намекал Динону и Фрасону, чтобы те попросили эфоров поставить его верховным навархом вместо Еврибиада. Жадный до денег Динон потребовал у Филохара щедрую награду за такую услугу. Филохар согласился заплатить Динону, но после войны с персами. Динона это не устроило, и он обо всем рассказал Еврибиаду, надеясь на его щедрость и покровительство. Фрасон не стал и разговаривать с Филохаром, не желая предавать Еврибиада.

Раны Еврибиада еще не затянулись. Филохар застал в палатке Еврибиада лекаря Зенона, который, окончив перевязку, уже собирался уходить.

– Благодарю тебя, дружище, – сказал Еврибиад Зенону. – Сожалею, что ты не берешь деньги за свое врачевание, а то бы я щедро тебе заплатил.

– Ты же не ради денег сражаешься за Элладу, наварх, – сказал на это Зенон. – Вот и я делаю посильный вклад в победу над персами, не помышляя о личной выгоде.

Врач тут же удалился, обменявшись приветствиями с Филохаром.

– У Ксеркса несметное войско, а у нас эллины! – восхищенно произнес Еврибиад, кивнув на дверной полог, за которым скрылся Зенон. – Не думаю, что в свите Ксеркса имеется так уж много вельмож, бескорыстно пошедших за ним в поход на Грецию.

Филохар завел речь о том, что Еврибиад, последовав совету Фемистокла, нарушает приказ эфоров об отходе эллинского флота к Истму. Филохар дал понять Еврибиаду, что он прибыл к флоту с целью проследить, как выполняются приказы эфоров.

– Ну, это мне сразу стало понятно! – криво усмехнулся Еврибиад, смерив Филохара небрежным взглядом. – Ты же брат эфора-эпонима Гипероха.

Эфор-эпоним считался старшим в коллегии из пяти эфоров.

Возражая Филохару, Еврибиад напомнил ему о посланцах из Синедриона, побывавших у него два дня тому назад. В Синедрионе были озабочены тем, что доведенные до отчаяния афиняне могут отплыть на кораблях в Южную Италию, а это приведет к тому, что эллинский флот не сможет тягаться с флотом Ксеркса. Поскольку решающее сражение на море было еще впереди, члены Синедриона позволили Еврибиаду не отводить корабли к Истму и самому выбрать место для предстоящей битвы. При этом Еврибиаду было велено учитывать мнение афинских навархов.

– Я подчиняюсь Синедриону, который ныне есть высшая власть для всех военачальников Коринфского союза, – сказал Еврибиад, с надменным превосходством взирая на Филохара. – Если спартанские эфоры возомнили себя выше Синедриона, то они либо слишком возгордились, либо все разом поглупели. Можешь написать об этом своему брату, Филохар. Пусть Гиперох сместит меня с должности верховного наварха, если успеет.

Стоял сентябрь, время перевыборов всех государственных магистратов в Спарте, кроме старейшин, избиравшихся пожизненно. По этой причине Еврибиад мог позволить себе открыто дерзить Филохару, поскольку его могущественный брат со дня на день должен был лишиться власти. Какой будет новая коллегия эфоров, об этом можно было только гадать. Одно Еврибиад знал наверняка: это будут люди, неповинные в гибели царя Леонида.

Довольный тем, что поставил Филохара на место, Еврибиад лег на свое жесткое походное ложе и с глубоким вздохом закрыл глаза.

Ему снились оливковые рощи и ячменные поля родной Лаконики, вольный Эврот, несущий к морю свои прохладные воды, укрытый снежной шапкой кряж Тайгета, лесистые отроги которого почти вплотную подступают к Спарте. Приснилась Еврибиаду и улица Треножников, выходившая к главной площади Лакедемона. На этой улице стоит дом Еврибиада, где его ждут жена и дочь. У Еврибиада есть еще сын, но он, как и все двадцатилетние юноши, несет службу в одной из крепостей на границе с Аргосом, самым непримиримым врагом Спарты.

Еврибиаду снилось, будто он идет по улице Треножников, приближается к своему дому. Сердце его радостно забилось в груди, когда Еврибиад увидел свою жену Алкибию в длинном голубом пеплосе, появившуюся из дверей дома. Окликнув супругу, Еврибиад ускорил шаг. Алкибия обернулась, откинув с лица край тонкого белого покрывала. Жаркие солнечные лучи ударили в глаза Алкибии, поэтому она не сразу узнала мужа. Алкибия прикрыла глаза ладонью, как козырьком, защищаясь от слепящих солнечных лучей. В следующий миг ее прекрасное лицо озарилось улыбкой.

Еврибиад заключил жену в объятия. Он так сильно соскучился по ней! После долгого и страстного поцелуя Еврибиад заглянул в синие глаза Алкибии и увидел в них какую-то смутную печаль.

«Что-то стряслось, дорогая?» – спросил Еврибиад, почуяв недоброе.

«Стряслось, милый», – безрадостным голосом ответила Алкибия.

И тут сон прервался. Еврибиада разбудил симбулей Динон.

Еврибиад вздрогнул и открыл глаза.

– Ты почему здесь? – рявкнул он на Динона. – Что тебе нужно?…

– Персидский флот сегодня на рассвете вошел в Фалерскую бухту, – сказал Динон, не обращая внимания на сердитое лицо Еврибиада. – Корабли варваров встали на якорь у берега, растянувшись до самого Колиадского мыса.

– Ну и что с того? – ворчливо обронил Еврибиад, поднявшись с постели и набросив на себя короткий хитон. – Флот Ксеркса рано или поздно должен был подойти к берегам Аттики.