Лет двадцать назад Джина впервые поняла, насколько Ширли отличается от общепринятого образа матери. Ей было лет восемь или девять, когда Ширли, оставив дочь на попечении бабушки, укатила в Лос-Анджелес с мужчиной, представлявшимся всем и каждому агентом, ищущим для Голливуда новых актеров. Он клялся, что сделает из Ширли звезду телеэкрана, он наговорил ей кучу нелепиц насчет скандала вокруг съемок сериала «Лаверн и Ширли», наврал, что продюсеры ищут замену Синди Уильяме, и как бы невзначай упомянул, что на Восточное побережье он командирован для поисков подходящей кандидатуры. Он утверждал, что Ширли в роли Ширли станет сенсацией. Бабушка Джины на коленях умоляла дочь не уезжать, но та с ума сходила по псевдоменеджеру, влюбилась так, что поверила всем его байкам.

Через весьма непродолжительное время Ширли вернулась в Вашингтон. Лгун-менеджер положил на нее глаз лишь потому, что видел ее фешенебельный дом в Кливленд-парк. Правда обнаружилась, когда они уехали далеко на Запад и выяснилось, что у Ширли нет средств «поддерживать на плаву» их обоих, поэтому он должен подобрать для нее пару главных ролей. Приличное состояние принадлежало матери Ширли, а не ей самой. Узнав, что у его избранницы нет своих денег, менеджер тут же слинял.

После этого случая Ширли словно попала в заколдованный круг: она приезжала в дом матери, проводила там какое-то время, а затем уезжала — каждый раз с новым мужчиной. Когда очередной кумир делал ноги, Ширли возвращалась. Такое положение дел не слишком поражало маленькую Джину. Ширли напоминала ей скорее развеселую тетушку, которая водит племянницу в кафе-мороженое или тайком берет ее на взрослые киносеансы. Джине заменила мать ее бабушка, взявшая на себя всю полноту ответственности за воспитание девочки.

Сейчас, забрав мать из полицейского участка, Джина вспоминала, как удивляло ее в детстве, что та, кого она называет мамой, разительно отличается от мам, которых показывают по телевизору. Даже в самом нежном возрасте Джина отлично понимала, что ее мать по своей природе не имеет ничего общего с Кэрол Брэди[10]или Марион Каннингэм[11], но иногда ей страстно хотелось, чтобы в Ширли хоть изредка просыпался материнский инстинкт.

— Браво, Ширли. Не сомневаюсь, что все дамы позеленели от зависти при виде твоих голых сисек. В следующий раз надень, пожалуйста, бюстгальтер и блузку, и пусть снова зеленеют, — сказала Джина, в очередной раз решив умыть руки. Принимать Ширли такой, как она есть, было титаническим трудом, но иногда это представлялось единственно возможным выходом. Джина искренне любила мать, но даже не пыталась переделать ее.

— Так я и поступлю. Спасибо, дорогуша, что выручила меня и везешь домой. Я знала, что всегда могу на тебя рассчитывать.

«Да уж, — подумала девушка, — и это одна из проблем».

— Слушай, все хочу спросить тебя… — Ширли пристально посмотрела на Джину. — Что приключилось с твоими волосами?

Заполнив необходимые бумаги, Питер ждал не менее получаса, прежде чем его пригласили в кабинет врача. Однажды Питер взял да и напечатал на листке общие сведения о себе, включая имя, фамилию, адрес, номер медицинской страховки, историю болезни — все, что обычно нужно врачам для регистрации нового пациента. Скопировав этот листок, Питер отдал копию новому доктору. Теперь ему не приходилось каждый раз битых двадцать минут вписывать подобную ерунду заново. Ко когда он впервые подсунул свое творение медсестре в приемной, на него посмотрели как на ненормального. Сестра заносила сведения в компьютерную базу дачных и жить не могла без специально разработанных анкет с раз и навсегда заведенным порядком вопросов, в точности как на экране компьютера, поэтому ей вовсе не улыбалось вылавливать нужные сведения из нестандартной бумажки.

Наконец Питера пригласили в смотровую, где медсестра, измерив ему давление, температуру и частоту пульса, сказала, что доктор сейчас подойдет. Сидя на кушетке, Питер разглядывал приборы и инструменты, расставленные в застекленных шкафах, и не понимал, для чего предназначены иные из них. Он не любил ходить к незнакомым докторам — никогда не знаешь, на кого нарвешься. Иногда попадались нормальные врачи, умевшие найти подход к пациенту, но порой Питер сталкивался с грубиянами, норовившими побыстрее отделаться от него и обращавшимися с ним, как с деталью на производственном конвейере.

— Здравствуйте, я доктор Мак-Конки. На что жалуетесь, Кеннет? — Доктор бросил взгляд на медицинскую карту Питера.

— В общем-то ни на что, доктор. Называйте меня Питер. Мое первое имя Кеннет, но обычно все зовут меня Питер, — сообщил парень, недобрым словом помянув родителей, записавших его в метрике как Кеннета Питера, но в обиходе пользовавшихся исключительно «Питером». Привычка откликаться только на второе имя была для него источником постоянных недоразумений.

— Понятно. Итак, Питер, чем могу быть вам полезен?

— В последнее время я много работал и несколько дней назад ощутил какое-то стеснение в груди, занимаясь на беговом тренажере. Наверное, в моем возрасте нелепо думать о проблемах с сердцем, но я все же решил проверить.

Доктор, лысеющий мужчина лет пятидесяти пяти, велел Питеру рассказать о характере и локализации боли, поинтересовался, чем болели его родители и родственники, после чего приложил к груди Питера холодный кружок стетоскопа и прослушал его сердце.

— Скорее всего вы просто потянули мышцу, но я попрошу Селию сделать вам ЭКГ: надо убедиться, что у вас нет сердечного заболевания.

Доктор нажал кнопку вызова, и через несколько секунд на пороге появилась хорошенькая медсестра.

— Селия, мне нужна электрокардиограмма мистера Бирджи, — обратился к ней доктор Мак-Конки, после чего сказал Питеру: — Я вернусь через несколько минут. Селия сделает все, что нужно.

— Снимайте рубашку и ложитесь на спину, — распорядилась медсестра, указав на кушетку. Повернувшись к Питеру спиной, она защелкала тумблерами установки для ЭКГ. Питер охотно подчинился, задержав взгляд на ее округлых ягодицах. — Обычно для этой процедуры нам приходится брить грудь пациентам-мужчинам, но вы, похоже, позаботились об этом заранее, — заметила Селия, протирая спиртом грудь Питера.

И снова наступила минута торжества: Питер чувствовал, что не зря провел в спортзале долгие часы. От вида его великолепных мускулов медсестру должно бросить в жар. Пока Селия прикрепляла к его груди провода на присосках, Питер незаметно напряг мышцы, надеясь, что скульптурный рельеф торса привлечет ее внимание. На вид Селии было лет тридцать шесть — тридцать семь. Ее гладкие длинные черные волосы и оливковый цвет лица наводили на мысль, что предки Селии родом из Азии. Корейцы или китайцы.