Она немного завидовала тому, что миссис Уошу удается поспать. Отец приподнял веко женщины и пробормотал:

– Хорошо, хорошо.

Харашо, харашо.

Сама Клевер почти не замечала его акцента. Она знала, что пациенты относятся к «иностранцу» с почтением. Часто сами они оказывались бессильными и радовались, когда на помощь являлась медицина Старого Света. Иной раз больным становилось легче от одного вида солидного саквояжа со стальными инструментами и стеклянными флаконами.

Мистер Уошу сжимал в руках свою фетровую шляпу, превратив ее в жалкий комок, – воплощенное отчаяние. Клевер видела, как одни мужчины в таких ситуациях падали в обморок, а другие внезапно срывались, с нечеловеческой силой круша все на своем пути. Пока еще просвета не было ни для матери, ни для ребенка, но больше всего Клевер беспокоил именно муж. Уж лучше бы он упал в обморок, тогда они вытащили бы его на улицу, освободившись от его нервозности.

– На ребенке порча, а все потому, что мы спали при лунном свете, – внезапно высказался мистер Уошу. Он совсем скрючился под низким потолком, закусив губу. – Это я виноват. Должен был сообразить – полная луна и все такое.

Клевер ждала, что отец возразит ему. Обычно Константин был так же беспощаден к суевериям, как к слепням и оводам. Но, к ее удивлению, Константин глубокомысленно кивнул.

– В таком случае нам помогут семена одуванчика.

Ничего не понимая, Клевер выпрямилась.

– Чего-о-о?

– О-ду-ван-чи-ка, – отчеканил Константин. – Только не говори, что у нас их нет.

Не успела озадаченная Клевер возразить, что такого лекарства у них отродясь не было, Константин схватил пустую пробирку и сунул ее в руки мистеру Уошу.

– Наберите семян одуванчика и наполните доверху. Скорее.

И мистер Уошу вмиг выскочил в чавкающую, раскисшую прерию. Константин снова прослушал миссис Уошу, прикладывая к животу французский стетоскоп, похожий на игрушечный горн. Этой миниатюрной медной трубой он водил над пупком, пока не услышал сердцебиение младенца.

Дождавшись, пока он закончит, Клевер зашептала:

– Семена одуванчика? Ты отправил его за бессмыслицей, чтобы он не путался у тебя под ногами?

– Нет, – с упреком возразил Константин. – Семена не для нас. Они для него. Страх – это медленная смерть, и от него непременно нужно избавлять. Когда человеку страшно, его необходимо чем-то занять.

Шесть схваток спустя вернулся мистер Уошу с полной пробиркой, и Клевер увидела, что способ подействовал.

Пока мистер Уошу стоял без дела, он весь издергался, как крыса в ловушке, а теперь раскраснелся и был горд собой, а свою скомканную шляпу поместил на голову, где ей и надлежало быть. Дождь должен был прибить к земле все цветы, но все же он каким-то образом нашел столько семян, что смог наполнить пробирку.

– Все, что смог найти, – выдохнул он.

– Достаточно, – торжественно кивнул Константин и сунул пробирку под подушку миссис Уошу. – Отлично, отлично.

И тут, словно семена действительно были волшебными, миссис Уошу очнулась и закричала так, точно ее разрывали пополам. Клевер подняла лампу, а Константин объявил:

– Наконец-то ребенок показывает попку! Ничего себе, шуточки.

– Разве это правильное положение? – спросил мистер Уошу.

– Мы не можем ждать, пока будет правильное, времени не осталось, – сказал Константин, забирая лампу у Клевер и пододвигая ей свой табурет.

Клевер еще ни разу не принимала новорожденного, но поняла, что это испытание ждет ее уже совсем скоро. Она успела сесть как раз вовремя, и тут появилась скользкая ножонка. Клевер пыталась нажимать на нужные места, чтобы поддерживать давление (она не раз видела, как делает отец).

Показалась похожая на незрелый персик попа, за ней вторая ножка, а там и младенец целиком.

Младенец тут же закричал, живой и здоровый. Оказалось, что это девочка с помятым серым, но уже розовеющим личиком. Клевер поскорее завернула ее в лоскутное одеяло, которое грелось у огня. Она хотела передать ее Константину, но отец покачал головой.

– Это не моя дочка! Первым делом положи ее матери на грудь. Мать – лучшее средство для ребенка.

Протерев руки остатками бренди и одобрительно кивнув дочери, Константин занял место на табурете, чтобы перерезать пуповину и проверить, нет ли кровотечения.

Клевер помогла миссис Уошу поудобнее взять младенца, а тот заливался плачем. Приятнейшие звуки! Вскоре под умиленный смех родителей крошка взяла грудь и начала сосать. Все были живы и дышали. В тот момент Клевер поняла, что Константин заботился обо всех в этой насквозь промокшей землянке. Ни разу в жизни он не позволил Клевер почувствовать себя лишней или испугаться.

Как вышел послед, миссис Уошу и не заметила. Она плакала от усталости и любви – такой, что Клевер глаз не могла отвести. Она видала это и раньше, присутствуя при неосложненных родах, и каждую женщину, в каком бы состоянии та ни была, эта любовь заставляла сиять, словно полная луна. Сияла ли так же и Минивер, когда впервые взяла Клевер на руки?

Клевер тоже страшно устала и потому, не подумав, сказала:

– Родилась с ягодичным предлежанием, во время бури и ливня. Надеюсь, вы подберете для нее хорошее имя.

– Мы назовем ее Одуванчик, – сказала миссис Уошу и заговорщицки улыбнулась Клевер. Она все слышала.

Они очень рисковали, американец и луизианка, решившись создать семью здесь, в суровом приграничье, где давным-давно была вытоптана трава. Но Клевер подумала, что одуванчики умеют выживать.

– Держите ребенка в чистоте, но самое главное – в тепле, – сказал Константин мистеру Уошу, бросая в саквояж пробирку. – Матери нужно есть мясо, а воду пить только кипяченую. Чаи и бульоны. Поняли? Ребенок пусть питается только материнским молоком.

Буря постепенно стихала, и Клевер была рада, что седлать лошадей пришлось под мелким дождиком. Из землянки вышел Константин и начал привязывать сумки к седлам. От долгого бдения у постели роженицы его усы обвисли, и он стал похож на часы с погнутыми стрелками. И все же он улыбался.

– Этому научила меня твоя мама, – сказал он. – Одуванчикам. Она помогала мне во время холеры в Нью-Манчестере, ужасное было время. Мы открыли пункт неотложной помощи в церкви, и скамьи были заполнены родственниками, изнывающими от ожидания и тревоги. Минивер видела их страдания, страдания здоровых. За неделю на церковном дворе не осталось ни одного одуванчика!

Константин тихо рассмеялся, и воспоминание об этом, таком дорогом для нее звуке перенесло Клевер в настоящее.

* * *

Сейчас, прижимая к груди пробирку, Клевер явственно слышала его голос. На миг даже почудилось, что все они, Минивер, Константин и сама Клевер, крепко обнялись – семена одного цветка. А потом смех отца, а следом и это видение, рассеялись и исчезли.