– Кабан, ты как, Кабан?

Кабан открыл глаза.

– Ни хрена себе, сколько меня не было? – спросил он.

– Может, чуть больше минуты, – ответила Оленька.

– Врешь. Целую вечность меня не было.

– Я же не совсем дура.

– Ага, не совсем, – он закинул «Martinez» на плечо. – Ну, пошли, блин…

– Ну пойдем, блин!

Конечно, не дура. Просто она никогда еще так высоко не взлетала, как он. Одной ампулы недостаточно, чтобы сознание унесло в потусторонние миры. Одной ампулы Оленьке хватало лишь для того, чтобы всему телу было тепло, хорошо и приятно. Но тело – это тело, а душа – это душа. О том, как за минуту успевает убиться душа Кабана, она даже на долю процента не представляла. Хотя, как сказать… Однажды под действием буторфанола Оленька написала стихотворение… Ну… не стихотворение… всего две строчки, которые кто-то потом увековечил баллончиком на одной из платформ:

«Весь мир сузился в одну маленькую точку, и это точка от укола на моей руке… »

Ай да Оленька! Прямо-таки прозрение… Весь мир, блядь, сузился… Всего-навсего до точки… А потом был Большой взрыв! Всего-то от одного укола в вену. Надо же, как красиво сказала, сука!

– Если кто-нибудь проболтается Цыгану про подарок, язык вырву, – предупредил Кабан.

В полночь Кабан поднялся на шестнадцатый этаж ночлежки навестить Сеню. Принес ему сигареты.

– Ты как?

– Жив пока.

– Завтра у Цыгана день рождения. Ашот поляну накроет. Пойдешь?

– Постараюсь.

– Мы ему такой умопомрачительный подарок захреначили! Такую гитару!.. Сам увидишь… Посидим… Ты давно с нами не сидел. Коньяку попьешь.

– Коньячку я и сейчас выпил бы… Денег нет…

Он любил коньяк.

– Деньги – не вопрос. Коньячок я тебе мигом организую.

Медведь уже спал, Оленька где-то шастала, Кабан дал денег Рине, послал за коньяком к Ашоту. Она принесла бутылку «Московского» и осталась с ними.

Выпили.

– Шикарно живешь, Кабанчик, – сказал Сеня, смакуя коньяк.

– Когда как… Иногда трудно бывает…

Рина сидела на краешке матраса, обхватив ноги, подперев голову коленками и, не мигая, смотрела Сене в лицо.

– Да… Уж мне-то это знакомо, – согласился Сеня. – Выбираться вам надо, ребята, из этого болота…

– А куда?

– Ищи свой путь…

Сеня сказал и осекся, подумав: а сам-то… по уши в этом болоте…

Разговор не клеился.

– Вот… попросил коньяк… а он не идет чего-то сегодня, – невесело произнес Сеня и вдруг добавил: – На природу мне хочется, Кабанчик. Очень хочется…

Он с такой мечтательной болью это сказал, что Кабан вскочил, полный решимости исполнить это желание Сени.

– Ты чего?

– Пойду тачку поймаю. Сейчас отвезу тебя на природу.

– Возьми меня с собой, – попросила Рина.

Кабан хотел было от нее отвязаться, но смекнул, что с девушкой в этот час легче будет поймать машину.

– Ладно, идем.

– Не выдумывайте, – крикнул им вслед Сеня, но Кабан и Рина уже мчались вниз по лестнице.

И опять в очередной раз сегодня повезло Кабану. На стоянке поджидал пассажиров Боря, знакомый водила. Боря работал научным сотрудником в институте, зарплата грошовая, он ночами бомбил на стареньких «Жигулях», чтобы прокормить семью. Кабан познакомился с Борей минувшей зимой. Спешил куда-то вместе с Цыганом, она голосонули, Боря остановился, взял их, но тут на него наехали таксисты с разборками. В принципе таксисты были правы, Боря – дикий водила, вторгся на их территорию. Таксисты предложили парням пересесть в другую машину, но Цыган буром завелся, никуда не пожелал пересаживаться, матеря весь семейный портрет этих таксистов, пообещал им веселую жизнь, если они тронут Борю. Таксисты знали музыкантов, так же, как и то знали, что угрозы Цыгана – не пустые слова. Натравят малолеток, и те каждый день будут дырявить им колеса заточками. Конфликт уладили. С тех пор Боря беспрепятственно брал пассажиров на Курском вокзале, а музыкантам при надобности оказывал транспортные услуги.

– Привет, Боря!

– Здравствуй, Кабан! Рад видеть…

– Выручай, Боря! Отвези в Покровское-Стрешнево. На пруды…

– Садись. Поехали.

– Подожди. Еще друга взять надо. Ты ведь знаешь Сеню-газетчика? Подруливай к нашей ночнушке…

Прихватив начатую бутылку коньяка, Кабан и Рина довели Сеню до лифта, поддерживая под руки, спустились во двор, где их уже поджидал Боря. Усадили Сеню на переднее сиденье «Жигуленка». Кабан и Рина расположились на заднем.

Ехали молча. Сеня с грустью смотрел на ночные московские улицы, словно прощался с ними. С Садового кольца свернули направо, на Краснопролетарскую, миновав Новослободскую улицу, проскочили Сущевский вал, выехали на Новую Башиловскую, за стадионом «Динамо» опять свернули направо, на Ленинградский проспект, и с ветерком помчали в сторону Войковской.

Кабан решил развеять молчаливую атмосферу и сказал:

– Боря, я тут хохму отколол… Помнишь, ты со мной про Эйнштейна барагозил?

– Ну…

– Еду недавно в метро. В сторону «Университета». А народ сидит такой сумрачный… Тоска… Ну, думаю, сейчас я вас растормошу. Граждане, говорю, кто-нибудь помнит формулу теории относительности? Мне, говорю, до зарезу нужно. Все, блин, молчат, как рыбы. Ни один хмырь в мою сторону не глянул. Ладно, говорю, теорию относительности мы не любим, потому что ее еврей придумал. Тогда, может, вы мне скажете формулу водки… Рецепт водки сварганил русский… Менделеев… Опять глухо. Ну, думаю, какие же вы все… амебы! Не прошел мой номер… И тут какой-то старикан спрашивает: «А какая на самом деле формула у водки, молодой человек?»

Кабан засмеялся.

– Фишка-то в чем? – спросила Рина. – Действительно, какая формула у водки?

Кабан вообще зашелся в хохоте.

– Вот! – крикнул он. – В этом-то и фишка! Ты как тот дедок… Хрен с ней с теорией относительности, да? Никому это не интересно… Ты о ней почему-то не спросила… Русскому человеку интересна формула водки!..

– Да ну тебя, – надула губы Рина. – Умник. Можно подумать, ты знаешь эту формулу…

– Какую? Водки? – Кабан опять заржал.

– Он знает формулу водки. Это его прикол, – сказал Боря, тоже посмеиваясь. Ему, в отличие от Рины, история понравилась.

– Це два аш пять о аш плюс аш два о в пропорции два к трем, – продолжая глядеть в окно, монотонно произнес Сеня.

– Правильно, – подтвердил Боря.

– Да ну вас, грамотеи! – вспыхнула Рина. – Нудные вы какие-то…