Теперь даже Сеня засмеялся, несмотря на слабость.

Лесопарк Покровское-Стрешнево распластался между Ленинградским и Волоколамским шоссе. В глубине парка был родник «Царевна лебедь», который обустроили неизвестные энтузиасты. Родник находился в глубоком овраге. К нему вела деревянная лестница с перилами. Он был обложен камнем и вытекал из трубы, над которой висела мраморная доска, где можно было прочесть, что вода в роднике целебная, что зимой и летом температура воды в роднике постоянная – плюс шесть градусов. С утра до вечера сюда устремлялся народ с пластмассовыми канистрами, бутылками, кружками. Длиннющая очередь выстраивалась за родниковой водой. Поначалу Кабан намеревался отвезти Сеню именно к роднику, но близко подъехать было нельзя, пришлось бы пройти пешком довольно большое расстояние – Сене его не преодолеть.

– Где вас высадить? – спросил Боря.

В парке был каскад из пяти прудов.

– Можешь подъехать к большому пруду? Знаешь, где будка спасателей? Вот туда…

– Попробую, если на гаишников не нарвусь.

Парк был закрыт для проезда машин. Но рискнули – и проскочили. Боря высадил своих пассажиров. Договорились, что он побомбит часа три, а потом заберет их, отвезет обратно в ночлежку.

Сеня сел на скамейку, привалившись спиной к будке.

– Я знаю этот пруд, – сказал он. – Здесь клуб «моржей» был.

– Он и теперь есть. Наш воспитатель всю зиму купается в проруби.

Кабан набрал веток, развел костерок на берегу, у самой воды. Налил коньяк в разовые пластмассовые стаканы. Сене побольше, себе поменьше, не привык он пить коньяк, а Рине вообще грамульку.

– За все хорошее, – произнес Сеня что-то вроде тоста. Выпил, посмаковал. – А-а, теперь пошло. Вот что значит пить на природе…

Ночь была темная, безлунная, но звездная. Звезды мерцали на небе, отражаясь в пруду.

– Замечательно, – сказал Сеня. – Спасибо, Леша, что привез меня сюда…

– Ладно… Забей…

Пили коньяк. Молчали. Деревья едва слышно шелестели листьями.

– Леша, ты это… Книги мои себе забери… Потом…

– Когда – потом? – не понял Кабан.

– Умру я скоро…

– Иди ты на хрен! – возмущенно перебил Кабан. – Хуйню какую-то порешь…

– Не нужно материться, – спокойно сказал Сеня. – Смерть не страшнее жизни… Жизнь в общем-то бессмысленна. Но есть что-то прекрасное в этой бессмысленности.

– Я не пойму, почему Бог не хочет помогать людям? – вскинулась Рина. – Когда мама заболела, она каждый день посылала меня в церковь… Богу молиться… Я ходила… Молилась ему… Ревела… Никакие мои молитвы маме не помогли… Почему Бог допускает, чтобы люди так страдали?

– Бога нет, Риночка. Я его искал и не нашел… Тоже молился… О жене… Так молился, что он должен был меня услышать… Но он не услышал… Нет Бога… Он, наверно, и правда умер, как утверждал Ницше… Вполне логично. Я с ним согласен. Человек – образ и подобие Бога… Но если образ и подобие смертен, значит, и Бог смертен… Вот он и умер…

– А мне – хуй с ним! Есть Бог, нет Бога, а выживать как-то надо, – сказал Кабан.

– Не выживать, Леша. Жить! Это большая разница. Радуйтесь каждому прожитому дню! Каждой прожитой минуте радуйтесь! Этой ночи… Этим звездам… Этому замечательному коньяку… Друг другу радуйтесь… И любите…

– Всех любить, что ли? – недоверчиво спросил Кабан.

– Всех… Конечно… Последнее время я это особенно остро чувствую…

Вдруг из темноты выросли два всадника. Отблески костра падали на белых, крапленых черными пятнами лошадей. Конный милицейский патруль объезжал парк.

– Так, – сказал старший патруля, осаживая лошадь. – Что это за сборище?

Кабан подскочил к патрулю, соображая, как бы половчее выкрутиться, соврать бы такое, чтобы их оставили в покое. И неожиданно сказал правду:

– Слышь, командир… У меня друг болеет… На природе захотел побыть… Не прогоняйте, а… Будьте людьми…

Настолько необычной оказалась эта просьба, а может, промял их Кабан и действительно захотели они ощутить себя людьми, но только старший патруля повернул лошадь, бросив через плечо:

– Костер не забудь залить.

Кабан, наблюдая, как патруль отъезжает, продекламировал:

Если б я имел коня —

Это был бы номер!

Если б конь… имел меня —

Я б, наверно, помер.

Ему хотелось развеселить Сеню. Но только Рина хохотнула. А Сеня сидел какой-то совсем от всего отрешенный.

Цокали копыта, силуэты лошадей и всадников таяли в ночи. Сеня, провожая их взглядом, задумчиво сказал:

– Вот бы такие кони… вознесли меня… туда… – он поднял взгляд на звездное небо.

Кабан тоже задрал голову, посмотрел на звезды и сказал:

– Далеко придется ехать.

– Нет, мне совсем не далеко.

Боря, как и обещал, подрулил за ними через три часа. Уже небо побелело, звезды померкли. Рассвет подкрадывался. Времени на сон оставалось всего ничего. Ну и ладушки, в первый раз такое, что ли? Кабан привык недосыпать.

Утром встал вполне бодренький, настроение солнечное. План был такой: сегодня он не работает, сегодня он поедет навещать детдомовского друга. А вечером – закаруселит Курский вокзал, вечером будут отмечать день рождения Цыгана. Нах!..

У друга было солидное прозвище – Дед. Очень оно ему подходило. Дед был высокий, толстый, в свои шестнадцать лет весил уже девяносто восемь килограммов. Врачи и воспитатели детдома уперто боролись с его весом. А сам Дед не боролся. Он обожал жрачку, сметал все подряд. Для него не существовало понятия вкусное-невкусное, любой продукт принимало его ненасытное чрево. Оно и понятно, до семилетнего возраста Дед так наголодался, дистрофиком стал. Теперь наверстывал упущенное, ел-ел, а все равно ощущение голода постоянно его преследовало. Здоровье у него было хреновое. Две операции он перенес: грыжу вырезали и аппендикс. Но еще целый букет болезней остался: астма – при нем всегда был ингалятор, гепатит С, расширение вен, неправильный обмен веществ. Каждые полгода его помещали в больницу, и он проходил курс лечения. При всем этом Дед был самым жизнерадостным человеком из всех, кого Кабан встречал в своей жизни, и самым пробивным. Он увлекался кино, нашел себе спонсоров – ему подарили навороченный цифровой аппарат, и Дед снимал все подряд. Умел он располагать к себе, кого нужно, умел раскрутить.

Теперь он лечился в санатории «Дорохово».

Кабан сел в электричку на Белорусском вокзале. Пока ехал, чтобы зря не терять время, нагитарил по вагонам почти сто пятьдесят рублей. На станции, в магазинчике, купил бутылку «Очаково». Два двадцать пять. Две пиццы. Чтобы хватило, пока они общаются.

Дед обрадованно встретил Кабана, как-никак они уже десять лет дружили. Они спустились к Москва-реке, расположились на берегу. Пивко потягивали, обычный треп вели, подначивая друг друга.