– А ты-то где видала? Неужто в тятр ходила?

– Ой, смешной. Да хто туды меня пустит? Дома каждый день смотрю, когда Лепольдыч лепетилует. Ой! Што? Неужто горит? – Алена показала пальцем на дачу, в которую десять минут назад вошел Яблочков. – Люди добрые! Пожар! Пожар!

Из домика повалил дым, а сквозь окна замелькали всполохи. Григорий перекрестился и прошептал молитву:

– Спаси, сохрани, не погуби душу человеческую в огне…

– Там шо, хто внутри? – схватилась за голову Алена.

– Барин. Привез с вокзала.

– Так чаво стоишь? Заливать надо.

И Гришка, схватив у Алены ведра, побежал к дому. Через пять минут ему на помощь прибыла пожарная команда – возгорание быстро заметили с каланчи. Под руководством усатого брандмейстера огонь через полчаса потушили, но вот дом отстоять не удалось – дощатые стены, быстро сгорев, обрушили крышу вниз.

– Барина надо искать, – подошла к брандмейстеру Алена. – В дом перед самым пожаром зашел. Вдруг живой?

Пожарные начали осторожно осматривать пепелище.

– Керосином воняет, – потянул носом один из них. Второй, поддев ногой какой-то металлический предмет, наклонился, чтобы его рассмотреть:

– Резервуар от лампы. Кто-то вылил из него керосин, а потом поджег.

– Ясно кто. Тот самый барин, которого Гришка привез, – понял брандмейстер. – Больше некому.

– А как он из дома выбрался? – спросил у него подчиненный. – Гришка сказал, никто из двери не выходил.

– Через черный ход.

Пожарные покинули периметр дома и углубились в палисадник. Через пару шагов между кустами черной смородины увидели лежавшего без сознания неизвестного им мужчину. Перевернув его на спину, обнаружили на его лбу огромный синяк.

– Поджег, побежал, оступился, упал, стукнулся и потерял сознание, – предположил брандмейстер. – Не все коту масленица! Пятый дом за два года сгорел. И чую, все они – его работа! Ну, голубчик, ты попался!

А Алена с Гришей стояли у пролетки, обнявшись:

– Родненький, – шептала девушка, – как же я забоялась. Вдруг бы стена на тебя рухнула?

Гришка был счастлив. И его кобыла тоже – на радостях он угостил ее хлебом с солью.

– Очнулся, – радостно произнес становой пристав Аким Минаевич Косолапенков, как только Яблочков разлепил глаза. – Теперь ты у меня попляшешь! За все ответишь! Засажу по самую макушку.

– Где я? – прошептал Арсений Иванович.

Голова его была переполнена болью, во рту бушевала пустыня Сахара, а нос был забит запахом гари.

– В аду, голубчик. Не ты ли Агафоновых в прошлом году сжег? Ты! Конечно, ты. По глазам наглым вижу. Долго я тебя ловил…

– Позвольте представиться, чиновник петербургской…

– Ага, чиновник. А я тогда митрополит Коломенский.

– У меня в кармане удостоверение. Сам бы достал, да руки закованы.

– Ничего у тебя в карманах не лежало, один носовой платок, да и тот грязный, – Косолапенков указал на стол, на котором валялась найденная Яблочковым улика.

– А револьвер мой где?

– Так ты с револьвером? Стало быть, дома поджигаешь не из-за геростратова помешательства, а за идею? Поляк? Народник?

– Говорю же, чиновник для поручений сыскной полиции. Дайте-ка воды.

– Пока в поджогах не сознаешься, не получишь.

– Который сейчас час?

– Куда-то торопишься? На встречу с сообщниками? Фамилии, адреса! Говори, живо!

– Крутилин Иван Дмитриевич, Большая Морская, дом двадцать.

– Записал. Кто еще?

Яблочков схватился за голову – неужели становой пристав не знает главного петербургского сыщика?

– Вызывайте следователя, – сказал Арсений Иванович, понадеявшись, что тот окажется умней и образованней. Но зря…

– Имя, фамилия, сословие, вероисповедание, – спросил следователь, неприязненно оглядев Арсения Ивановича.

– Чиновник для поручений Петербургской сыскной полиции Яблочков. В доме на улице Дернова я искал пропавшую девушку. Но на меня там напали.

– Не смей врать, – стукнул следователь кулаком по столу. – Ты пойман на месте преступления.

– Я не поджигатель. Прошу, дайте депешу в сыскную.

– Раз правду говорить не желаешь, ухожу, – следователь поднялся со стула. – Воду ему не давайте, Аким Минаевич. И тогда поутру он нам заместо соловья споет.

Яблочков подумал, что без воды он до утра вряд ли доживет.

– Стойте, ваша взяла.

– Так бы сразу, – довольно пробормотал в усы следователь. – Ну-с…

Сжалился над сыщиком лишь местный доктор – его вызвал городовой, когда поздно вечером у Арсения Ивановича началась рвота.

– Сотрясение мозга, – поставил эскулап диагноз. – Вследствие удара по голове тяжелым тупым предметом.

– Вы сие следователю сообщите, – попросил Яблочков.

– Бесполезно. Его дом рядом с Агафоновыми. Страху он натерпелся, сатисфакции жаждет.

– Тогда дайте телеграмму в сыскную, умоляю. Я не поджигатель, я – сыщик.

Яблочкова едва не отправили в съезжий дом – Крутилин прибыл в участок, когда чиновника как раз сажали в карету для перевозки заключенных.

– Отставить! – скомандовал Крутилин. – Снять кандалы.

– Еще чего, – ухмыльнулся Аким Минаевич.

– Я – Крутилин…

– Тогда подымай руки вверх, – пристав вытащил саблю. – Поджигатель назвал тебя сообщником.

Начальник сыскной вытащил удостоверение:

– Читать умеешь? Я – начальник петербургской сыскной, а это мой подчиненный, – указал он на Яблочкова. – По моему приказу он расследовал дело, о котором пишут газеты, – Крутилин вытащил из сюртука так разозливший его номер «Ведомостей» и сунул приставу. – Убит гимназист Гневышев, его сестра исчезла, их мать покончила с собой. Государю уже доложено, – приврал он для убедительности.

– Государю? – опешил Косолапенков.

– Доложить обстановку способен? – спросил Крутилин у Яблочкова.

– Постараюсь. Я выяснил, что Константин Гневышев позавчера приезжал в Лигово. Извозчик Григорий Бондаренко сообщил, что юноша спрашивал у него про дачу Юрлова на улице Дернова. Я отправился в этот дом, в котором обнаружил окровавленный платок с инициалами «КГ». Платок у пристава.

– Капитолина Гневышева! – воскликнул Крутилин.

Яблочков пожал плечами:

– У Костика те же инициалы. Потом поднялся на мезонин. Там меня стукнули по голове. Доктор говорит: сотрясение.