– Зачем, не знаешь?

– Увы, – вздохнул Фрелих.

Вчера Крутилин спросил его напрямую:

– Сколько тебе платит Лепковский?

Фрелих ответил словами «бутербродника»:

– Лепковский? А кто это?

– Иван Дмитриевич весь день ждал телеграммы из Первопрестольной. А как получил, сразу на вокзал поехал. Расскажешь потом, в чем дело? – попросил Фрелих.

Яблочков на ходу кивнул.

Николаевский вокзал из-за огромного дебаркадера походил на храм. Сходство сие усиливалось тем, что при входе мужчинам зачем-то следовало снять головной убор.

Яблочков быстрым шагом дошел до телеграфной станции, где и нашел Крутилина, стоявшего в очереди с красным от гнева лицом:

– Начальник телеграфа, видите ли, на службе находится лишь до шести. А вне очереди меня сама очередь не пускает.

– Подумаешь, начальник сыскной, – продолжил прерванное появлением Яблочкова препирательство стоявший впереди Крутилина генерал-майор. – Подумаешь, убийства. Я что, из-за них на поезд должен опоздать[47]?

По гулявшим по лицу Ивана Дмитриевича желвакам Яблочков понял, что язык у начальника чесался сильно, и он с трудом себя сдерживал.

Большинство подаваемых на вокзале телеграмм были одинаковыми: «Поезд номер тчк вагон номер тчк встречайте тчк фамилия». Для удобства отъезжающих сей текст (с необходимыми пробелами) был отпечатан на бланке, достаточно было лишь его заполнить. Капа (или тот, кто отправил от ее имени телеграмму) так и поступила, ведь никакого другого текста в ее телеграмме не было. О ее содержании питерских коллег известил исправник Бронницкого уезда Московской губернии Гюббе. Также он сообщил, что потомственный дворянин Перелыгин-Волынский, которому была губернии Гюббе. Также он сообщил, что потомственный дворянин Перелыгин-Волынский, которому была адресована депеша, сильно встревожен тем, где все-таки провела минувшую ночь его племянница и почему до сих пор она не приехала к нему в Быково? Ведь добраться туда она могла и сама, потому что на даче бывала, и не раз. А если даже позабыла точный адрес, его могли подсказать дворники доходного дома на Остоженке, в котором Перелыгин-Волынский проживает зимой. Дом этот Капе тоже хорошо известен – семейство Гневышевых всегда в нем останавливалось при посещениях Москвы.

– Значит, Капа выехала из Питера в понедельник в восемь вечера, – стал размышлять Арсений Иванович.

– Быть того не может! – шепотом, чтобы не услышала очередь, возразил Крутилин. – Телеграмма – очередная уловка Злодея.

– Почему вы так уверены?

– Прочти-ка ответ из адресного стола.

– «Девица Капитолина Гневышева в Москве не прописывалась», – пробежал глазами по депеше Яблочков. – Но ведь она могла заночевать у каких-то знакомых. Надо опросить кондуктора восьмого вагона, в котором Капа следовала. Интересно, состав уже вернулся в Петербург или нет? Прикинем: выехал почтово-пассажирский поезд в понедельник вечером, прибыл в Москву в среду в час ночи. Обратно в столицу отправился в тот же день в восемь утра и, значит, сегодня днем прибыл. Вероятно, кондуктор сейчас у себя дома, отсыпается.

– Его опросить всегда успеем. Сперва надо взглянуть на бланк, определить, кто его заполнял, Капа или нет? Ты же видел ее тетрадки. Сможешь почерк узнать?

– У Капы довольно обычный. Без каких-либо характерных штрихов. Таким пишут сотни, если не тысячи. Мы только зря теряем время. Надо опросить кондуктора.

– Терпение, пара человек перед нами остались.

Генерал-майор обернулся:

– Кого это, милостивый государь, вы человеком обозвали? Я вам разве половой? Немедленно извинитесь, иначе – дуэль.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, – пытаясь сохранить серьезность на лице, произнес Крутилин. – Конечно же, человеком назвать вас ну никак нельзя.

И когда удовлетворенный генерал-майор отвернулся, прыснул в кулачок. Яблочков тоже с трудом удержался от хохота.

– Сыскная полиция, – предъявил удостоверение Иван Дмитриевич, когда наконец подошла их очередь. – Мне требуется взглянуть на телеграмму девицы Гневышевой, отправленную…

– Постановление судебного следователя имеется? – не дослушав, уточнил телеграфист.

– Мне всего лишь посмотреть.

– Без постановления – только с позволения начальства. Завтра приходите. Следующий!

Крутилин в ответ вытащил револьвер:

– Телеграмму! Живо! – Очередь замолкла, а телеграфисты перестали стучать ключами. – Я расследую убийство гимназиста и его сестры.

– Дело Гневышевых, – очень кстати вспомнил стоявший в очереди за полицейскими господин с профессорской бородкой.

– И покушение на чиновника полиции, – продолжил Крутилин. – Преступник пытался сжечь его заживо.

– Ой! – схватилась за сердце какая-то дама.

– А он до сих пор на свободе. Возможно, где-то рядом. Может, среди нас в этой самой комнате…

Очередь зашумела:

– Дайте ему телеграмму.

– Помогите полиции.

– Ну отдайте, мы же на поезд опоздаем.

– Мне лишь на почерк взглянуть, содержание без вас знаю, – Крутилин сунул телеграфисту депешу от исправника Гюббе.

Тот прочел, вопросительно взглянул на товарищей, те дружно кивнули. Телеграфист встал, подошел к ящикам, выдвинул нужный и, быстро перебирая пальцами, нашел нужный лист.

– Почерк Капы? – спросил у Яблочкова Крутилин, получив заполненный от руки бланк.

– Нет. Скорее, Костика, – сказал чиновник.

– Отправителя не запомнили? – на всякий случай Крутилин показал телеграфисту фотопортреты Гневышевых, Капы и Костика.

Тот пожал плечами:

– У нас сотня клиентов каждый день. Как прикажете их запоминать?

Кондуктора восьмого вагона Ухналева будить пришлось долго:

– Три ночи не спал, – объяснил он, стараясь не дышать на полицейских густым перегаром.

– Девушку эту помнишь? – Крутилин сунул ему в руки портрет Капы.

– Нет. А должен?

– Села в понедельник в твой вагон…

– Не было такой! Точно не было. Ее бы запомнил. У меня ведь в третьем классе «чистой» публики, считай, не бывает. А этаких красавиц и подавно. Они в первом классе ездют с гусарами в обнимку.

– Зачем Костик отправил телеграмму? – спросил Яблочков.

– Уверен, что почерк его?

– Сложно сказать. Всего несколько цифр и букв…