— Иди-иди, образина! — раздался голос из-под навеса, — Всё равно морду не отмоешь.

Абиссинец снял рубаху, обнажив мощный торс, покрытый татуировкой, и продолжил умываться. Голоса смолкли. Тут, видимо, в отличие от меня, знали, что значат эти узоры. Но я и так знал, что он прикончил три десятка человек, и вообще — парень был неплохой. Я бы и не подумал называть его грязномордым — это довольно глупая идея, постоянно напоминать человеку об особенностях внешности — как будто он может с этим что-то поделать.

Другое дело — мой акцент. Но я вроде как пытался исправить ситуацию, хотя компания абиссинца, который сам изъяснялся на весьма упрощенном варианте лаймиш, была для этого не самой подходящей.

Вообще это было довольно странное сочетание: ксенофобия и аболиционизм. Там, в городах побережья, ширилось движение за свободу кафров, а здесь, на дороге, все ставили на вид моему спутнику цвет кожи и происхождение. В Лиссе было сколько угодно креолов, мулатов и кватеронов — но ни одного кафра или абиссинца я там не встречал… Это тоже следовало обдумать — в пути.

До вечера мы прошли еще километров пять, а когда солнце начало садиться — единогласно решили устроить привал. Тес выбрал для этого плоскую каменную террасу на склоне холма, мы натаскали хвороста, разложили одеяла и разожгли костер. Над огнем булькал котелок, абиссинец, став на колени, молился на своем языке, глядя на звезды. Созвездия на угольно-черном небе были чужими, незнакомыми, и я почувствовал некий глубинный, первобытный страх. Как же далеко меня занесло от дома!

Похлебка сварилась, и пяток картофелин в углях уже дошли до кондиции. Мы приготовились поужинать, как вдруг абиссинец вскочил, и, указывая рукой в сторону, откуда мы пришли, удивленно проговорил:

— Масса, постоялый двор горит. Нечему больше там гореть!

* * *

Стрелять я начал сразу, даже толком не успев проснуться и не доставая из кармана револьвер. Этой штуке я научился в Яшме, главным условием применения было близкое расстояние и отсутствие дружественных целей. Тесфайе смертным боем рубил трех или четырех нападающих в тюремных робах, так что в этом плане за него волноваться не приходилось. Разве что остальные каторжане смогли бы прикончить меня, а потом добраться до его мускулистой спины.

Грохот револьверных выстрелов разорвал ночь, дикие вопли подранков разнеслись над нашей стоянкой. Патроны кончились быстрее, чем враги, но абиссинец уже обратил внимание на маневры нападавших и отпрыгнул ко мне, размахивая топором.

— Они пришли за мной, масса! Племя Варана!

Что ж, это многое проясняло. Путем несложных логических измышлений я мгновенно выстроил картину произошедшего ночью: кровники Теса каким-то образом подговорили часть каторжан, убили конвоиров и кинулись в погоню за заклятым врагом. Рассудив, что, скорее всего, его можно будет настигнуть на постоялом дворе, они устроили налет, прикончили Лосьона и постояльцев, разжились кое-какой одеждой и продуктами и разделились. Вараны и еще пяток доходяг ринулись за нами, остальные, скорее всего, разбрелись по окрестностям.

— Давай, масса, вставай! Их осталось всего четверо!

Я пнул в костер охапку хвороста, и пламя вспыхнуло с новой силой, осветив место битвы. Тес, воспользовавшись секундным замешательством врагов, сделал выпад и двинул навершием топора прямо в острые зубы коричневокожего аборигена. Осталось трое! Наконец мне удалось крепко встать на ноги, и я мигом увидел, как каторжанин в одних штанах и широкополой шляпе с кокардой целится в меня из винтовки. Погибель была близка!

Повинуясь рефлексу, я швырнул в него револьвером и рухнул на землю. Выстрел прозвучал над головой, а я уже кинулся ему в ноги, опрокинул на землю и навалился сверху, нанося удары кулаками по чем попало.

А потом прозвучал еще один выстрел — в воздух, и грубый голос произнес:

— Наигрались, хватит. Замерли, замерли, ублюдки. Положи топор! Топор, я сказал!

Конечно, у них была не одна винтовка. Белые каторжане, по какой-то прихоти решившие вместе с дикарями-Варанами поохотиться на нас, вышли из тени — и теперь готовы были пустить огнестрельное оружие в дело.

— И вы тоже, грязномордые образины. Опустите оружие, — их лидером был невысокий узкоплечий мужчина с клочковатой рыжей бородой.

Кто-то из Варанов дернулся и заорал возмущенно и тут же поймал пулю в грудь. Коричневокожих осталось всего двое — не считая Теса, конечно.

— Подберите вещички, мы выдвигаемся. Нужно укрыться в холмах до рассвета — скоро тут будет полно полицейских! И добейте остальных.

Эти трое вооруженных до зубов каторжан имели вид лихой и бывалый, и недобитые Вараны подчинились беспрекословно, пройдя по террасе и орудуя ножами. Они не пощадили даже своих соплеменников. Место нашей стоянки было залито кровью.

Нагружая нас поклажей, аборигены не скупились на тычки и пинки, всячески демонстрируя свою ненависть к Тесфайе. Это было прекращено мощным ударом приклада одного из белых каторжан, и Вараны, присмирев, также взвалили и на свои плечи груз — оружие и снаряжение других беглых.

— Вперед, вперед! — рявкнул главарь, — Двигаемся по камням. Если они не приведут собачек — у нас будут все шансы уйти!

* * *

Рассветало, когда каторжники решили сделать привал. Далекое эхо выстрелов заставляло их нервничать — полиция отлавливала их сотоварищей в предгорьях. Однако лая собак слышно не было — и это придавало щуплому главарю уверенности.

— Остановились. Разберемся с добычей — что у нас тут имеется…

Вокруг лежал поросший хвойными деревьями распадок — длинная узкая низменность меж двух гор. Это было укромное местечко, а учитывая пройденные за ночь версты — почти безопасное для каторжников. Мы-то в безопасности себя не чувствовали.

Под добычей рыжий бородач понимал не только наши пожитки, но и снятые с трупов подельников вещи, которыми они, в свою очередь, разжились на постоялом дворе и у убитых конвоиров. Совершенно запуганных и униженных Варанов оттеснили от раздела имущества и отправили собирать шишки и хворост для костра.

— У-у-у-у, нелюди… Смотрите, чтобы топливо было сухое! Нам не нужен тут сигнальный дым, это понятно? — этот каторжанин имел характерную особенность — фикса на зубе из нержавеющей стали.

Он харкнул наземь и растер плевок ногой.

— Я хочу себе его сапоги, — сказал Фикса, имея в виду мои сапоги, — У нас один размер.

И мои великолепные яловые сапоги отправились прямо к нему в руки. А точнее — на ноги. Смотреть было противно, как он вколачивает свои корявые ступни в голенища. А я столько времени тащил их на плече…

— Мы убьем их позже, масса, — прошептал мне на ухо Тес, — Я почти освободил руки.

Это было хорошей новостью. Фикса был занят сапогами, еще