старик у окна, с зеленой от махорки бородой, который наконец вздохнул:

– Хороша егоза.

Второй сосед, работяга, со вспоротой фрезой рукой, угрюмо заметил:

– Дурак ты. Такая девка, а ты ей: «Гладкова, домой».

– Как собачке-жучке, – добавил третий, глядя поверх очков и газеты.

– Мала еще, – криво, но по-своему плотоядно улыбнулся работяга.

– А мала – так вырастет, – хмыкнул старик. – В старое время уже брюхатой бы ходила, а то и не впервой.

Вакарчук, снова растягиваясь на койке, произнес:

– Так то в старое. Советский же человек, папаша, не вправе и смотреть в сторону личности, не имеющей аттестата зрелости.

Поржали и стали готовиться ко сну.

…Как и пообещали медики, все заросло в лучшем виде. Физрука выписали уже через две с половиной недели, по его настоянию, чтобы «койку не занимать».

– Не стонешь – вон из больницы, – пошутил лечащий врач. – Ладно, как знаешь. И давайте поаккуратнее с экспериментальным оружием: не суй ты его детям в руки.

– Не буду, – пообещал Герман.

* * *

Дни бежали за днями, снег уже лег окончательно, но новых следов на нем не появилось. Да и Акимов с дачными грабежами все топтался на месте. Ну не то чтобы совсем: движение-то было, а прогресса – нет. Хорошо хотя бы то, что после убийства Витюши ни одного нового эпизода не случилось.

Хозяина злосчастной дачи, одномоментно прекратившейся из мирного дома отдыха в место преступления, генерала Романчука Александра Ивановича, пытались неоднократно вызвать для разговора по поводу происшествия. Как минимум надо было отобрать объяснения – мало ли что пропало, что появилось, да и вообще – где находился генерал в тот день с трех до шести утра. Однако генерал пребывал в Германии и при всем желании прямо сейчас явиться не мог.

«Ну хотя бы алиби у него имеется», – заметил Сергей.

Все-таки в глубине души свербило: а что, если в самом деле Витюшу-Пестренького убил не вовремя вернувшийся хозяин?

Генерал Романчук оказался очень видным, красивым мужчиной, к тому же вдовцом – стало быть, дамскую гильзу-флакончик с нюхательным аммиаком некому было оставить? Оно, конечно, можно было предположить, что у генерала была дама сердца, страдающая мигренями, а стало быть, вполне возможна версия с рандеву на зимней даче, подальше от любопытных глаз.

Нет, эта удобная картинка никакой критики не выдерживала. К тому же – и это совершенно точно было установлено – в день совершения преступления генерал никак не мог находиться в поселке, поскольку в то время пребывал не просто в Германии, а на Пенемюнде, в составе комиссии как минимум из десятка ответственных лиц.

Ну а тотчас по прилете самолично заявился на дачу, по-хозяйски сорвав печать и все осмотрев самолично, а потом прислал в отделение водителя – мол, приезжайте, я на месте.

Акимов с удовольствием прокатился на генеральском ЗИСе, но, помимо удовольствия от поездки, визит особо ничем не порадовал. Бегло осмотрев комнаты, брезгливо поморщившись от подвядшего, кое-где пыльного, где-то уже начинающего мокнуть пуха, генерал желчно заявил, что ничего не пропало.

– Так-таки и ничего? – не сдержался, спросил Акимов.

Генерал, подняв красивую густую бровь, смерил его взглядом:

– Именно так, товарищ лейтенант. Что я должен подписать?

– Проедемте в отделение.

Сорокин, предоставивший для разговора свой кабинет, остался поприсутствовать. Акимов лишь зубами скрипнул, понимая, что не хочет рисковать начальство, не желает оставлять его один на один с ключевым свидетелем. Тем более что чем черт не шутит: сейчас генералу ничего не надо, а вдруг потом понадобится.

– В сущности, я совершенно не понимаю, как это могло произойти, – говорил генерал, подписывая собственные показания. – Какие-то хулиганы шляются по заколоченным дачам, да еще где – в Летчике-Испытателе!

– Ну да, других дач-то в округе нет, а с огородов брать нечего, – невинно заметил Сорокин, – да и не всем из Германии перепадает…

Акимов похолодел, невольно вспомнив некрасивые истории, всплывавшие после обысков у генералов, все эти «мерседесы», «хорьхи», картины, ковры, скульптуры, дамские сумочки из золота и даже оконные шпингалеты…

Генерал было вскинулся, глянул на Сорокина бешено, прожег, словно рентгеном, но так был чист этот единственный глаз, что пришлось про себя смириться с тем, что капитан не издевается-намекает, а просто дурак.

– Дело не в том, есть что брать или нет. В том, что, когда власть не в состоянии обеспечить безопасность граждан, рано или поздно возникают самооборона и самосуды. Вас на ваших курсах не знакомили с этой доктриной, нет?

Сорокин продолжал безмятежно сиять, успев бросить предостерегающий взгляд на начинающего багроветь Акимова: тихо, мол, дыши глубже, смотри прямо и не сопи в две дырки. И ответил сам, простецки разведя руками:

– У нас как-то больше по практике, с теорией не очень.

– Недостаток витаминов и кадров. Понимаю. Вот недаром сосед звонил, предупреждал: ходили по дачам товарищи, призывали к бдительности и, мол, личное боевое держите наготове.

– Кто ходил? – немедленно спросил Сорокин, но генерал уже понял, что сказал что-то не то.

– Не знаю, – отрезал он, – я сам никого не видел.

– А что, было что наготове держать, личное-то боевое? Для самообороны, – по-прежнему косил Сорокин под дурачка, а Акимову хотелось спросить, аж зубы сводило: ну, что у вас, товарищ генерал? Невинное охотничье или сразу парабеллум? Хорошо все-таки, что начальство было тут же, в кабинете, и его присутствие отрезвляло: думай головой, Сергей, кто ж тебе правду-то скажет…

Генерал нахмурился, дернул бровями:

– Личное боевое, товарищ капитан, порядочные люди сдают при выходе в отставку.

– Ну это да, порядочные-то сдают… – протянул Николай Николаевич, но тут Акимов встрял, чтобы успеть задать вопрос:

– Александр Иванович, вы головными болями не страдаете?

– Чем-чем? – переспросил генерал.

– Ну, мигренями.

– Мигрень, товарищ участковый…

– Оперуполномоченный.

– Да… мигрени – это дамская болезнь, от нервов. Не страдаю.

– А вот эта вещица, она вам не знакома? – Акимов протянул пакет с флаконом-гильзой.

Генерал осмотрел ее, признал:

– Интересное окопное творчество, я у нас таких не видел. Карандаш в гильзе был у