— Куда везли-то? — спросила я.

— Говорит, помнит станцию со смешным названием. То ли Лужа, то ли Корыто, то ли еще что-то такое нечистое… немытое.

— Грязи, — проговорила я. — Железнодорожный узел в Воронежской или в Липецкой области.

— В Липецкой, — сказал Василий, — да, вы верно угадали: Грязи. Мы тоже так установили. Мальчишка хоть дату знал, когда его на этот чертов поезд посадили. Мы потом проверяли — был такой вагон. Конечно, о его содержимом никто не догадывался.

— А кто вез-то?

— Кто вез, мы установили. Только нашли его в собственной квартире зарезанным. Рядом скальпель валялся, весь в кровище.

— Та-ак, — протянула я. — А что мальчишка сказал о заказчиках? Кто ему пистолет-то всучил?

— А те же самые, что обучали одиннадцать месяцев или год. Не меньше. Сказали — вот твой экзамен. Какой-то дядя Боря сказал. Ну… он и пошел сдавать.

— Ну и что? Взяли мальчишку в разработку?

— Взяли. Ничего-то он не знал толком. Одиннадцать лет, что ж вы хотите. А потом нашли его в камере, мертвым. Вот такие пироги. А затем еще одного такого малолетку поймали. В Питере. Конновские ребята его задержали. Тот, правда, никого не успел убрать. Только готовился… винтовку собирал. В общем, удалось установить, по его словам, где находится школа этих киндеркиллеров. Киндер — по-немецки ребенок, знаешь, да?

— Еще бы, — горько сказала я. — Ну… и где же? У нас в области, да?

— Да. Парень ничего и никого не помнит, но смог восстановить отдельные детали… отдали аналитикам все данные, которые из него выдоили, и выяснили, что где-то под Тарасовом.

— Все это, конечно… э-э, что такое?!

Начав говорить, я поперхнулась на полуслове: с улицы до меня донеслись неистовые ругательства, а потом сухо прострекотала автоматная очередь. Еще одна, и еще. Затем раздался звон разбитого стекла.

Послышались два одиночных выстрела.

— Эт-та что такое? — произнес Василий. — Бандитская разборка?

— Да не похоже, — озабоченно проговорила я. — Братки обычно на Трофимовском мосту разбираются, стрелки забивают там.

В этот момент раздался длинный протяжный вопль, полный муки и боли. Тонкий, захлебывающийся, с вибрирующими высокими жалобными нотками. Одним словом — детский.

Я вскочила и, дотянувшись до пистолета, бросилась к двери. Вскочил и Василий:

— Куда?

Я не стала отвечать. Быстро сбежала по лестнице и, открыв дверные замки, которых несостоявшийся «новорусский владелец» этих хором понаставил в изобилии, распахнула дверь.

Перестрелка происходила непосредственно под воротами моего дома — это я поняла сразу. Я видела, как в темноте пуля высекла сноп искр из верхней части каменного столба, поддерживающего ворота.

— Где этот сучонок? — глухо хрипнуло из темноты.

— Свалил куда-то!

— Да некуда ему деваться!

— Жору завалил. Да туда ему и дорога, — голос понизился до шепота, и дальнейшего я уже не слышала.

Я быстро пересекла двор, держась в тени от больших раскидистых деревьев. Взлетела по воротным петлям на каменный опорный столб и осторожно выглянула поверх ворот.

Зрелище оказалось еще то. В лунном свете стояла, зияя разбитым лобовым стеклом, «девяносто девятая». Посреди дороги. За машиной, спиной к бамперу, сидел на корточках парень с автоматом Калашникова. За ним виднелся бритый затылок второго.

Парни явно боялись выглянуть из-за машины. Судя по их словам, какого-то Жору замочили… но тогда выходит, что Жора этот — был ребенком? Это он испустил тот душераздирающий крик, да? После сообщенного Василием и особенно после того, через что я прошла сама, такая мысль показалась если не естественной — разве естественно втравливать детей в бандитские разборки?! — но вполне реалистичной.

И ищут они…

«Сучонок».

…тоже ребенка! Вероятно, это он стрелял из пистолета, потому что оба парня, насколько я могла видеть, были вооружены автоматами.

И то, что они перестреливались возле моего дома, не могло быть случайным. Медлить больше было нельзя.

— Вы что тут третесь, а? — крикнула я, открывая металлическую дверцу в воротах.

Мои слова произвели эффект просто невероятный. Такого я не ожидала.

Из кустов возле стены, которой был обнесен мой дом — буквально в нескольких метрах от меня, — вынырнула маленькая темная фигурка и, сильно хромая на левую ногу, припустилась бежать ко мне.

И тут пространство вокруг меня взорвалось от автоматных очередей. Бегущая ко мне фигурка споткнулась и покатилась кубарем. Прямо к моим ногам.

Впрочем, тут же оказалось, что человечек вовсе не был оглушен падением, потому что, выгнувшись и испустив глухой вопль боли, он выстрелил несколько раз по парням возле «Жигулей».

Автоматный шквал был ответом. На меня упала срезанная пулей тонкая ветка, скользнула по плечу и упала на землю — а вслед за ней упала на землю и я, — упала возле тяжело, прерывисто дышащего комочка, и надавила на курок. Перекатилась с боку на бок — и весьма кстати, потому что на том месте, где я только что лежала, взметнулись фонтанчики земли и сноп искр, вышибленный из большого камня, — и выстрелила еще три раза.

Один из парней вдруг выпрямился во весь рост, вздрогнул всем телом, словно к нему приложили раскаленное железо, схватился обеими руками за горло и упал навзничь. Его голова конвульсивно приподнялась, перекошенные губы судорожно хватали воздух, и в этот момент второй парень бросил на него мгновенный взгляд, резко поднял дуло автомата и — дал короткую очередь в голову своего подельника, а потом ползком забрался в салон машины и завел двигатель.

Маленький человек в метре от меня вскочил, отчаянно припав на подбитую ногу, и, вскинув пистолет, разрядил всю обойму по взревевшим «Жигулям».

Я видела, как разлетелись боковые стекла, «девятка» тронулась с места, сразу набрав большую скорость, а потом, некоторое время выдержав верное направление движения, неловко съехала на обочину. И через несколько секунд я услышала глухой всплеск.

Там был небольшой пруд.

Маленький человек уронил пистолет и, упав на землю и вжимаясь в нее всем телом, выговорил тонким, отчаянно дрожащим, жалобным голосом:

— Помоги… мне.

И я выронила собственный пистолет и опустилась возле своего нежданного гостя на колени… схватила его голову обеими руками и осторожно повернула лицом к себе. Уложила на спину.

Маленькое лицо было перемазано грязью, кровью и потом, короткие волосы слиплись на лбу. Это было страшное лицо. И оно было тем страшнее, что было детским, и на этом детском лице темнели серьезные, глубоко запавшие обреченные глаза.

Это был Паша Иванов.