— Сийес пострадал за свои убеждения! — пылко возразил Сезан. — Покушения аббата Пуля…

— Сийес голосовал в Конвенте за казнь короля! — рявкнул Амистад. — Он клятвопреступник! Он клялся в верности своему королю — и голосовал за то, чтобы отправить его на гильотину. Не самый лучший пример для нас и наших детей!

— Это не имеет отношения к тому, что мы можем попросить покровительства Бонапарта! — Сезан побледнел.

— Сеньоры, — холодно сказал Рамиро, и спорщики умолкли.

Принц поднялся. Ясно, что отец опять ничего не скажет, но Альваро хотя бы не возражал против того, что высказывается сын. Пока придется удовольствоваться этим.

— Сеньоры, речь о том, чтобы отсылать посольство к Бонапарту, пока не идет. Граф Сезан, мы выслушали ваше предложение, однако я не считаю возможным голосовать по нему. Вопрос временно закрыт. А вот проблема строительства торгового флота требует детального обсуждения. Вы говорили, что подготовили смету, сеньор министр финансов?..

Леокадия пришла ближе к вечеру, в тот упоительный час, когда сумерки еще не сгущаются, но предчувствие их словно разлито в воздухе — и кажется, что этим можно дышать, и дышать этим вкусно, и хочется еще, еще, надышаться невозможно.

В кабинете Рамиро снова были открыты все окна, что весьма радовало стайку дворцовых сквозняков.

Верный друг и самоизбранный шут Лоренсо куда-то подевался, поэтому о приходе сестры доложили по всем правилам. Рамиро оторвался от бумаг и встал, приветствуя Леокадию.

Она была восхитительна в черно-зеленом наряде для верховой езды, в изящных сапожках, выглядывавших из-под края юбки, и в очаровательной шляпке с перьями.

— Проедемся, брат?

— Мне еще долго работать. — Он бросил взгляд на стол.

— Ты работаешь всегда, Рамиро, — она со смехом отмела возражения. — Два часа ничего не решат. Ты так и не спал сегодня, ты хочешь на простор и хочешь свежего ветра, я же знаю тебя. Проедемся.

— Хорошо. Подожди меня, я сейчас вернусь.

Рамиро прошел в спальню, оставив дверь приоткрытой. В зеркало он видел, как Леокадия прошлась по комнате, склонилась над бумагами, поморщилась и посмотрела в сторону спальни. Принц знал, что, скорее всего, она видит его отражение, но возвращаться и закрывать дверь — это смешно. Леокадия действительно знает его и видела… разным. Он сбросил жилет, стянул через голову рубашку, сменив ее на другую, более плотную, отыскал в гардеробной другой жилет и сюртук и возвратился в кабинет.

— Давай, я помогу тебе. — Леокадия подошла так близко, что Рамиро снова почувствовал ее цветочный аромат, и принялась одну за другой застегивать пуговицы на его жилете. Принц опустил руки и ждал: иногда ей доставляло удовольствие ухаживать за ним, а он принимал игру. — А где булавка для воротника?

— Это лишнее.

— Ты принц, — осуждающе сказала она, ушла к нему в спальню и стала рыться в шкатулке у зеркала, затем возвратилась с изумрудной брошью в руках. — Вот так. Давай я закреплю. Этот камень точно под цвет твоих глаз.

— Действительно? — пробормотал Рамиро.

— Я знаю, такие вещи тебя никогда не волновали. — Она глубоко и печально вздохнула — тоже часть игры. — Но позволь хотя бы мне о них думать!

— Ты, словно верная жена, Леокадия, — засмеялся он.

Ее руки, поправлявшие Рамиро воротник, замерли.

— Не шути, — сухо произнесла она. — Эта тема не для шуток.

— Извини. — Он взял ее прохладные ладошки в свои. — Я нечуткий. Ты сама говоришь: сухарь. Едем?

— Надень сюртук, — сказала она, смягчаясь.

Они спустились во двор, где уже стояли под седлом лошади — судя по всему, Леокадия даже не думала, будто Рамиро способен отказаться от прогулки. Он погладил своего коня по бархатной морде — Дракон фыркнул, принял с раскрытой ладони сахар, мотнул пушистой челкой. С десяток конных гвардейцев поджидали у ворот.

— Лоренсо! — громко крикнул Рамиро, справедливо полагая, что старый друг где-то поблизости.

— Слушаю, мой принц.

— Нам обязателен такой внушительный эскорт?

— Всякое может случиться, мой принц. Я предпочту быть спокойным.

— Ты сам поедешь?

— А я тебе еще глаза не намозолил? — тихо спросил Лоренсо. — Нет, останусь тут, нужно кое-что проверить.

Он чего-то опасается, подумал принц, глядя в стальные глаза. Настоящий лис, сам по себе сквозняк, де Ортис умел разнюхивать неприятности не хуже иной гончей. Во дворце у Рамиро не было информатора лучше, чем он.

Еле заметно кивнув, принц вскочил в седло. Леокадия уже ждала, нетерпеливо перебирая поводья.

Они выехали из замка легкой рысью — четверо гвардейцев впереди, шестеро сзади — и по улицам Маравиойсы, еще не успевшей зажить привычной вечерней жизнью, начали спускаться к морю.

Темный столетний камень на дорогах, горшки с яркими цветами на окнах, полосатые юбки горожанок, запах свежего хлеба из пекарни на углу, собаки, дрыхнувшие у стен, и сточные канавы, и веселые мальчишки, и белье на веревках, натянутых через проулки, и лотки торговцев, и вывески крохотных трактирчиков, и еще тысячи, тысячи мелочей — все это внезапно надвинулось на Рамиро, и только сейчас он понял, как скучал. Как скучал по своей небольшой, не слишком презентабельной столице, будучи в роскошной Флоренции.

Улицы круто спускались к морю, ложились причудливыми удавьими кольцами, и иногда приходилось переводить лошадей на шаг, чтобы не сбить прохожих. Рамиро все знали в лицо и приветствовали, снимая шляпы и отвешивая поклоны — широкие, от души. Откуда-то долетал женский хохот, куры с кудахтаньем разбегались в стороны, и улицы становились шире, пока та, по которой ехали всадники, не разлилась широкой пыльной дорогой. Сейчас, в середине апреля, солнце уже жарило, и когда Рамиро с Леокадией пустили коней легким галопом, пыль поднялась столбом.

— Наперегонки? — крикнула Леокадия сквозь золотистый пыльный туман, просвеченный солнцем, как церковное нутро, и Рамиро махнул рукой, веля эскорту перестроиться — дело привычное, не в первый и не в последний раз они едут по этой дороге.

А потом все слилось в реку, текущую с бешеной скоростью и несущую тебя, как щепку; копыта коня гулко ударяются в землю, и по тебе от этого глубокого топота идет тот самый земляной гул, что лучше всего помогает прочувствовать: свое. Вот это все свое: и земля, и вода, и ослепительная улыбка моря, и женщина, которая несется рядом и хохочет. Хохочет точно так, как горожанки: весело, страстно, открыто, ничего не боясь. Да и чего ей опасаться? Она у себя дома, она счастлива.

Как жаль, что однажды ей придется уехать!

Рамиро чуть придержал Дракона, и Леокадия первой оказалась у старого, скрюченного годами пробкового дуба.

— Я выиграла!