— Не держи на меня обиды, сестра. Я во власти иллюзий. Но сейчас это все неважно, главное — чтобы остров продолжал жить, не подозревая, будто у него есть какие-то беды. Не сердись; иногда я говорю глупости.

— Все мужчины временами и говорят, и делают глупости, — прошептала она; этот шепот заставлял волноваться, будто с тобою говорит русалка. — Может быть, ты сделаешь еще какую-нибудь глупость, Рамиро? Ты способен на безрассудство?

Он отодвинулся и невесело улыбнулся.

— Будь я способен на безрассудство… все было бы по-другому.

— Я полагаю, мы сейчас говорили с тобой о разных вещах, — промолвила Леокадия, выдержав паузу, и скрестила руки на груди. — Ладно, мой хороший брат. Я не хочу больше болтать о загадках и тайнах, и о таком бесполезном чувстве, как любовь. Поговорим о делах. Пока тебя не было, в городе стало не слишком спокойно.

— Лоренсо мне ничего не говорил. — Рамиро сидел, упираясь рукой о землю — надежную, теплую землю.

— Лоренсо, по всей вероятности, еще не успел ничего узнать. Мне говорили, что в городе есть недовольные. Его величество слишком уж подраспустился в последнее время. Закатывает балы, каждый день во дворце танцы и салют, а те корабли, что есть, ветшают; в городе уже много лет не обновляли дороги; налоги растут. Рассказывают, что ропщут и рыбаки, вынужденные сдавать чуть ли не половину улова королевским поставщикам, и лавочники, которых обложили со всех сторон — налог на помещение, налог на торговлю поднят чуть ли не вдвое… Так недолго и до революции.

— Черт возьми! — не сдержался Рамиро. — Отчего в последнее время все вокруг меня твердят о революции?!

Леокадия полоснула по нему взглядом и, вцепившись тонкими пальчиками в ворот рубашки, дернула к себе поближе.

— Потому что ты идеалист, милый! — Она оттолкнула его от себя. — И не понимаешь, как далеко все зашло!

— Не держи меня за дурака, — хмуро сказал Рамиро. — Я вижу. Я все вижу.

— Тогда сделай что-нибудь! Или позволь мне, я сделаю!

— За спиной у отца?

— Твоему отцу нет дела до королевства! — выкрикнула Леокадия. — И до нас всех! Он трахает мою мать в своих роскошных покоях, он покупает ей наряды, как только она попросит, он заказывает побрякушки мне, стоит лишь бровью шевельнуть, он покупает товары с материка, и в гавани Маравийосы день ото дня больше чужих кораблей — а наших не прибавляется! — Она визжала, как площадная торговка, но ярость не портила ее, даже такая примитивная. — Скоро все будет так, как во Франции, как и говорит граф Сезан! Мы перестанем нравиться народу, и народ скажет нам «нет». Демократические веяния очень сильны, дорогой Рамиро, в последнее время все просто помешались на демократии.

— Леокадия. — Рамиро потянулся, обнял ее и привлек к себе. — Не тревожься так. Я все понимаю, я осознаю твое беспокойство и сам беспокоюсь не меньше. Я сделаю все, что в моих силах, обещаю.

Он ощущал, как бьется ее сердце.

— Рамиро… — прошептала она и отстранилась, высвобождаясь из его объятий. — Какой же ты все-таки, Рамиро… Едем. Пора возвращаться во дворец.

В том, что сестра права, Рамиро убедился несколько дней спустя, зайдя к отцу после завтрака.

Его величество Альваро V принимал у себя советников. Рамиро вежливо раскланялся с ними — с графом Сезаном, смерившим принца настороженным взглядом, с сеньором Маурисио де Гальего и бароном Рубеном де Флоресом, — и сел в углу, на свое привычное место. Он часто участвовал в кулуарных разговорах с советниками. Обычно присутствовал еще Амистад де Моралес, однако сегодня его что-то не видать. Как любопытно.

Кажется, нынче появления Рамиро не ждали, однако прерывать беседу никто не собирался. Глядя в жесткие глаза Франсуа Сезана, принц видел, что тот пытается просчитать его. В конце концов, похоже, граф решил, что хуже не будет.

— До вашего прихода мы говорили о демократии, мой принц, — пояснил он.

— Мы чего-то еще не знаем о демократии? — надменно бросил Рамиро.

— О, ну почему же, — граф сделал вид, что не замечает этого тона, — только вот я говорил не о том, чтобы установить демократию здесь, на Фасинадо, но о том, как это работает в других странах.

— В частности, во Франции.

— Почему бы нет?

— Отец? — Рамиро вопросительно глянул на Альваро. Тот вяло махнул рукой.

— Граф Сезан рассказывает нам, какой может быть демократия.

— Кажется, вся Европа уже это знает, — еле сдерживаясь, заметил Рамиро.

— Вы, как всегда, порывисты, ваше высочество. Прошу простить меня за такие слова.

Рамиро хмыкнул. Каким-каким, а порывистым его еще никто не называл.

— С вашего позволения, я продолжу, — сказал Сезан. — Итак, если исходить только из определений, демократию можно определить как режим, в котором народ имеет возможность реализовать свою волю непосредственно либо через своих представителей, а власть несет ответственность перед гражданами за свои действия. Заметим, никто не говорит о том, что у власти некому стоять. Если страна вступает на демократический путь, она должна следовать нескольким принципам. Суверенитет народа — это означает, что народ является источником власти, именно он выбирает своих представителей власти и периодически их сменяет. Признание этого принципа означает, что конституция, форма правления могут быть изменены при всеобщем согласии народа и по установленным, закрепленным в законе процедурам. Именно это, как вы знаете, происходит непрерывно во Франции, где первый консул старается всеми силами устранить ошибки Директории…

— Или усугубить, — пробормотал Рамиро.

— Вы что-то сказали, ваше высочество?

— Продолжайте, граф Сезан. Весьма познавательная лекция.

— Охотно. Второй принцип — это выборность. Государственная власть рождается из честных выборов, а не посредством военных переворотов и заговоров. Власть выбирается на определенный и ограниченный срок. Это нам, конечно, не подходит, — сладко улыбнулся министр, — к тому же наша форма правления по сути своей демократична настолько, насколько это может быть. Фасинадо удалось уйти от тирании.

— Ну, почему же, — заметил Альваро, — вспомнить хотя бы одного из моих предков, Хорхе III…

— Хорхе III был сумасшедшим, извините за такие слова, ваше величество, — встрял Рубен де Флорес.

— Зачем извинения! Хорхе таким был, и довольно.

— Мы остановились на выборах, — с нажимом произнес Сезан. Рамиро даже восхищался его настойчивостью. — Демократические выборы предполагают реальную соревновательность различных кандидатов, альтернативность выбора. Реализация принципа «один гражданин — один голос» раскрывает смысл политического равенства. Точно так же, как голосует королевский совет, только в масштабе страны. И это работает, в чем мы все можем убедиться! И народ получает больше прав. — Он заговорил осторожнее, понимая, что ступает по тонкому льду. — Если греки придерживались подобных принципов, отчего нельзя применить это у нас? Народ не столь туп, как мы привыкли о нем думать. Он жаждет получить свое право, тянется к нему. Эти права защищают граждан от… произвола власти. От сумасшествия. К ним можно отнести равенство всех граждан перед законом, право на частную жизнь, право не подвергаться пыткам, наказанию без суда, свободу вероисповедания и прочая, и прочая. Право избирать и быть избранным, свобода выражения политических суждений, свобода голосования, право на создание политических и общественных организаций, право подавать петиции властям… Не бывает государственного устройства, где не была бы выражена часть этих прав.