– Ты доверяешь мне? – спросила она, перекрикивая свист ветра.

Я доверяла ей всегда, слепо, на всю жизнь. Руби и раньше задавала мне этот вопрос, например когда поднимала меня за пальцы и делала вид, что сейчас бросит в озеро Купер, но не отпускала, потому что обещала этого не делать. Я доверяла ей тогда и доверяла сейчас.

Я доверяла ей, хотя и проделала весь этот путь из Пенсильвании, а она даже не удосужилась встретить меня на автобусной остановке. Я доверяла ей, хотя сегодня она показала мне ходячую мертвую девчонку, как будто это какой-то пустяк. Я доверяла ей, и меня не нужно было спрашивать об этом.

– Ты доверишь мне свою жизнь? – спросила она.

Дорога перед нами скрывалась в абсолютной темноте, потому что Руби выключила фары, но скорость не снизила.

– Руби, что ты делаешь? Включи фары!

– Так ты доверяешь мне, доверяешь? Закрой глаза.

– Только если ты включишь фары.

– Закрой глаза, и я их включу.

Я закрыла глаза, и тут же возникло такое ощущение, словно мы несемся по дороге сквозь время. Мимо нас пролетали века, и если бы я выглянула в окошко, то могла бы увидеть собственное будущее, детей, которых родили дети моих детей и которые, одетые в тонкую, похожую на татуировки, одежду своей космической эры, эры солнечных панелей, позабыли о своих корнях.

Машина продолжала мчаться вперед. Деревья расступались перед нами. Горы раздвигались. Не было ни разделительных полос, ни встречных машин – ничего не могло встать у нас на пути.

Наверное, я вернулась в городок, только чтобы погибнуть в ужасной аварии, как та девчонка, которую впечатало в дерево, когда я училась в начальной школе, и все жители нашего городка несли цветы к этому дереву, клали под него мягкие игрушки, черепах, потому что, похоже, ей нравились черепахи. И у нас с Руби было бы собственное дерево, но что принесли бы туда люди? Какие мягкие игрушки хранили бы память о нас?

Мне не суждено было узнать.

Машина остановилась, мотор заглох, ветер стих. Я осторожно открыла глаза.

Руби сидела с широкой улыбкой.

– Ты доверяешь мне, – прошептала она.

Свет из дома осветил ее лицо. У нее появилось еще больше веснушек – как минимум на три больше.

Сам дом, из бледной древесины, непокрашенный, стоял чуть поодаль от дороги. Это был дом, где она сейчас жила, где предстояло теперь жить мне, нам вместе.

Руби убрала с моего лица взъерошенные ветром волосы и аккуратно заправила их мне за уши. Триумфально взглянув на меня, с раскрасневшимися после гонки щеками, она отстранилась и сказала:

– А вот и то, о чем я еще хотела тебе сказать. Давай посмотри.

Я смотрела – на дом. Но сестра говорила не про дом. А про то, что находилось за ним.

То, что разливалось на тысячи миль, уничтожало наши деревья, стирало горы, рассеивалось в ночи, и нельзя было понять, где оно кончалось, если кончалось вообще. Бесформенное, безразмерное нечто, которое вдохнуло, когда я посмотрела на него, и выдохнуло, когда я отвела глаза. Я старалась держаться от него подальше. Я убежала от него. Но вот оно, на расстоянии вытянутой руки, мерцает в свете фар. Водохранилище.

То самое, которое я так и не переплыла.

Олив находился здесь, прямо за холмом. Там, за двухполосной дорогой, за стеной из деревьев, его жители, привлеченные светом фар, стояли и наблюдали.

Может, когда-то Руби и говорила мне все это, чтобы хорошенько припугнуть, но сейчас я знала, что они там. Я ощущала их.

Я знала, что они там, точно так же, как знала, что промокну под дождем, если не взяла зонтик. Глубоко на дне водохранилища, под водой, куда никому не пришло бы в голову заглядывать, был другой городок, и люди, когда-то гулявшие по его улицам, теперь бродили по тому, что от них осталось.

Моей сестре уже не нужно было ничего говорить. Выдумывать истории – я могла делать это сама. Например, прямо сейчас – представляя себе их, жителей Олив, всплывающих на поверхность под покровом ночи.

Они ждали глубокой ночи, чтобы подглядывать за нами. Интересно, сколько их сегодня? Может, они выстроили цепь со дна, цепляясь перепончатыми пальцами за запястья друг друга, и самый легкий смог подняться к поверхности, вынырнуть из воды, хватая ртом воздух, и разглядеть машину Пита?

Я задумалась о том, знали ли они, чья это машина. Заметили ли они ее, а рядом с ней – меня?

Опустился ли после этого наблюдающий, чтобы рассказать остальным? Стали ли они перешептываться, передавая из одного заложенного уха в другое, как в игре в «глухой телефон», слова: «Она вернулась. Она снова дома»?

Водохранилище ничуть не изменилось за то время, пока меня не было. Оно существовало уже лет сто, а города, затопленные им, и того больше. Оно было здесь еще до того, как я появилась на свет. До того, как моя сестра появилась на свет, до того, как наша мать появилась на свет, до того, как мать нашей матери, которую я никогда не видела, появилась на свет. Это водохранилище было здесь еще до того, как на этой земле появился кто-то похожий на нас.

И они хотели, чтобы мы знали. Это слышалось в ветре, порывы которого поднимались от воды и обрушивались на нас. В ветре, который врывался в наши окна, холодные руки которого сжимали наши шеи, а ледяные пальцы – залезали под наши рубашки.

Я обернулась к Руби. Она позволяла ветру, дующему с водохранилища, касаться себя везде, где ему вздумается, и ничего не делала. Сестра смотрела на воду, но без всякого страха.

Она была муравьем перед медведем. Девчонкой перед несущейся на нее фурой. И все равно сестра вела себя как ни в чем не бывало. Это было второе по глубине водохранилище штата, но она, в отличие от многих, кто смотрел на него, не выказывала никакого благоговейного трепета. Она не вздыхала и не говорила, что это сокровище. Она вела себя так, словно это вызов. Как будто ждала, кто из них первый отведет глаза. Руби смотрела на него так, как будто в засуху оно высохнет, а она будет радостно шлепать по оставшейся от него слякоти.

У меня возникло ощущение, что вот-вот что-то произойдет, и тут Руби отвернулась.

– Вот о чем я хотела тебе рассказать, – сказала она, как будто мы не прерывали наш разговор. – О водохранилище. О том, как оно близко.

– Можно дойти до него пешком, – сказала я.

Когда мы жили в центре города, до водохранилища нужно было ехать минут десять; а потом нам приходилось прятать машину в каком-нибудь укромном месте и идти пешком через лес. Но этот новый дом, где теперь жила Руби, был построен настолько близко к воде, насколько это позволял закон о городской границе. Водохранилище и земля вокруг него все-таки принадлежали Нью-Йорку, хотя городские власти не особо за всем этим следили. В отличие от Руби.

– Это только так кажется, – сказала она. – Чтобы дойти до него, тебе придется перейти дорогу, просто отсюда не видно. В заборе есть дырка, и я знаю маленькую тропинку через камни, но… – Тут она вдруг стала серьезной. Ее руки, обхватившие мои запястья, вдруг стали холодными, кожа – ледяной, как ветер. – Но, Хло, не ходи туда. Просто не ходи, и все.