– Я с дерева прыгнула, – пояснила девушка. – Вот с той ветки, – она показала вдаль, – если прыгнуть, далеко можно попасть.

– Ну, молодец, – протянула Елена Семеновна. – Видишь, и рассчитала ты верно… Все у тебя получится! А прыгать больше не надо! Потому что все будет хорошо.

Девушка посмотрела на нее очень серьезно.

– Что же хорошего может быть, если Саша погиб?

Вот оно! Шварц внутренне напряглась, однако ответила спокойно:

– Все будет хорошо, тем более что Сашиного убийцу мы найдем.

Кристина недоверчиво усмехнулась.

– Степаныч, что ли, найдет? Степаныч добрый, хороший человек, но найдет он вряд ли. Или этот, из Смоленска что приезжал, мордатый? Сильно сомневаюсь! Ничего они не найдут!

– Мы тоже будем искать! – Леля постаралась, чтобы ее голос звучал твердо и без излишнего в этой ситуации комсомольского энтузиазма, но Кристина все равно улыбалась скептически. И Леля сменила тему: – Костя говорил, что ты смотрителем в Теремке устроилась?

– Да. Пока еще не работаю. Через две недели начну. Там одна девушка в декрет уходит, я на ее место. Пока смотрителем, но Татьяна Викторовна обещает, что есть перспектива для меня, когда подучусь, экскурсии водить.

– О, для этого много знать надо! – засомневалась Шварц.

– Я буду учиться. Не знаю, получится ли с искусствоведческим факультетом, сейчас я просто сама историю Талашкина изучаю. Может, позже, когда буду работать, и поступлю. В Теремке интересно! Там есть даже резные деревянные рамочки, которые Сашин прадед изготавливал! И балалайка, которую он расписал по рисунку Малютина!

– Деревянные рамочки вырезал? Но ведь Александр Тиунов был художником?

– Конечно, художником! Но вначале он был резчиком по дереву. Здесь, в Талашкине и обучался, и работал потом. У него очень хорошо получалось, но он мечтал стать художником. И поэтому ушел из Талашкина тайком в Москву – чтобы учиться живописи. Никому не сказал. Как Ломоносов. Это он сам так детям и внукам рассказывал. А Татьяна Викторовна говорит, что трагедия заключалась в том, что княгиня собиралась его в Париж послать учиться живописи. А он этого не знал, поэтому ушел тайком от нее, не сказал княгине! Он действительно поступил в Москве во Вхутемас – только позже, после революции. Но Саша говорил, что требования соцреализма извратили его талант. Что он мог бы много большего достичь, вровень с Врубелем, например, стать, если бы не подделывался всю жизнь под официальные требования. Сашин отец – тоже реставратор, очень известный, мать – художник, книги иллюстрировала. Он с детства рос в атмосфере творчества, поэтому и необыкновенный такой… был! – Она закрыла лицо руками. Кажется, опять заплакала.

В тот ужасный день в Талашкино приехали погостить Николай Константинович Рерих с женой. Утром княгиня еще не знала, что день окажется ужасным. Приезду Рерихов она была рада. Во-первых, Николай Константинович был, кроме Врубеля, единственным из художников, с кем они понимали друг друга с полуслова. Во-вторых, княгиня надеялась как-то привязать Рериха к Талашкину, она втайне мечтала, что когда-нибудь он с семьей поселится по соседству.

В день приезда она запланировала поездку на приднепровские заливные луга. Этому не суждено было сбыться. Вскоре после приезда Елена Ивановна, жена Рериха, ушла к себе отдохнуть с дороги, а Тенишева с художником сидели на балконе, беседуя. Балкон выходил в сад. Вдруг небо за садом ярко осветилось, а затем начало принимать красный оттенок. «Пожар!» – забили в набат талашкинские колокола. Весь дом в смятении кинулся в сторону зарева. Маня первым делом вспомнила про своих собак – в поднявшейся суматохе их могли задавить. Она созвала их и заперла в комнате, а потом побежала на пожар.

Горело в стороне конезавода, и это было ужасно. Рядом с княгиней бежал кучер Холль – англичанин, страстно любивший лошадей. К счастью, горел пока не конезавод, а два сарая, полные сеном, располагавшиеся рядом с конезаводом. Они загорелись одновременно, хотя стояли далеко друг от друга и были разделены рвом. Это был несомненный поджог. Холль страшно разгневался, от волнения он едва не терял сознание, он не сомневался в злом умысле. Не сомневалась и Тенишева: пожар случился в день выселения Трубникова – учителя, устраивавшего сходки на своей квартире. Ей все же удалось уволить его, хотя и с большим трудом.

Сараи с сухим сеном полыхали вполнеба, сохранить их было невозможно. Слуги, княгиня, гости старались спасти лошадей и конюшни. Подняв к небу головы, лошади взывали о помощи. Люди рисковали жизнями, выводя из огня охваченных страхом коней. Удалось вывести всех и даже загасить конюшни. Холль кинулся на начинавшие тлеть ворота, затушил огонь, но от волнения с ним едва не сделался удар. Он потом слег и болел долго.

Более всего княгиню поразило, что мало кто из крестьян явился на пожар, а пришедшие – в основном молодежь – не принимали участия в его тушении. Молодые крестьянские парни стояли в отдалении и смотрели на огонь, на суетящихся людей, на лошадей с взметенными гривами с каким-то странным равнодушием. Они слышали взволнованные крики, испуганное ржание, видели, как сполохи огня подбираются к конюшням – и не двигались с места.

Савоси Тиунова и Прохора Хамченко не было ни среди тушащих, ни среди наблюдающих пожар. Возле сараев с сеном они успели побывать чуть раньше: именно Савосе и Прошке на сходке было поручено поджечь сараи. Вышло у них это без особых затруднений, споро получилось. Савося даже удивился, как легко вышло. Небольшая неурядица случилась уже после поджога: выполнив задачу, поджигатели кинулись под мост, где едва не столкнулись с лесничим. Толпа возле горящих сараев еще не собралась, лесничий шел по каким-то своим делам, но уже разгоралось зарево, и этот случайный встречный мог потом сопоставить события и указать на ребят как на поджигателей.

Кажется, все же лесничий не успел их разглядеть: Прошка быстро отвернулся (чтобы скрыть лицо) и толкнул его в реку. Пока лесничий выбирался на берег, поджигатели кинулись со всех ног в сторону леса.

– Как бы не узнал он нас! – тревожился Савося, когда они немного отдышались.

– Не дрейфь! Не узнал! А если и узнал – ребята поддержат. Сила сейчас за нами! Что такое эта княгиня? Вишь ты – Трубникова она уволила! А мы ее все равно не боимся! Мы ее сами уволим! Тьфу! – Хамченко действительно сплюнул. Потом добавил: – Ну, я домой!

– А я все ж схожу погляжу… Ишь, как горит! – Сполохи огня стали ниже, но шире, пахло гарью, и, кажется, от пожара до самого леса доходило обжигающее тепло. Обойдя круг, чтобы замести следы, Савося вышел к пожару – как бы с другой стороны подошел. Что-то тянуло его туда. Что-то скребло на сердце. Когда подошел, пожар уже потушили. Народ начинал расходиться. Савося остановился и стал смотреть.

Лошадей уже отвели подальше, их страстное испуганное ржанье доносилось издалека. Кучера и другая челядь убирали вокруг конюшни. На месте сгоревших дотла сараев чернели огромные пятна выжженной земли. Обгорели и деревья вокруг. Савося стал возле одного из страшных нагих деревьев, только что обгоревших. Дерево, еще не поняв, что оно не живое больше, вздевало к небу свои сучья, а сучья уже без листьев, черные – уголья, а не сучья. Мимо шли люди с пожара. Внезапно Савося обомлел: рядом с ним прошла княгиня. Но в каком виде!