– Раздобыли анисовую «Ромерито»?

– Как бы не так.

Улыбка обозначилась яснее.

– Меня зовут Хинес Монтеро. С благополучным прибытием в Картахену.

– Благодарю вас.

– Перейдем на «ты»? Здесь так принято. Безопасней не выделяться.

– Как угодно, – кивнул Фалько.

Внешность у юноши была располагающая – кудрявый, с ямочкой на подбородке. Руки в веснушках. Круглые очки в роговой оправе. Серый пиджак, рубашка с расстегнутым воротом, галстук явно признан буржуазным предрассудком. На вид Фалько дал бы ему лет двадцать пять. По типу он напоминал второстепенного персонажа из американских романтических кинокомедий. Лучшего друга главного героя.

– Как к тебе обращаться, товарищ?

– Рафаэль. Только давай уж обойдемся без «товарищей».

– Как скажешь. Привез инструкции?

– Да.

– Излагай.

Четверть часа Фалько подробно рассказывал все, что имел право рассказать. Ход операции, роль, отведенную каждому участнику. Высадку и штурм тюрьмы в Аликанте. Предварительную координацию, порученную картахенской подпольной группе.

– Людей мало, – сообщил Монтеро. – За последний месяц еще троих взяли. Двое уже казнены. Третий выдержал допросы, никого не выдал и сейчас в тюрьме Сан-Антон, ну, или, по крайней мере, был три дня назад… Позавчера, после авианалета, красные в отместку вломились в тюрьму, вытащили наружу десяток заключенных и расстреляли. Мы не знаем пока, был ли он среди них.

– Итак, сколько у тебя в строю?

– Моя сестра Кари, Ева Ренхель и я. О четвертом члене нашей группы – его фамилия Портела – поговорим особо, не наспех. Так или иначе, для того что надо сделать, трех человек достаточно. – Он взглянул на Фалько с уважительным восхищением. – Ну, и ты, разумеется.

– А кто такая Ева Ренхель?

– Лучшая подруга моей сестры. Фалангистка с первого часа, одна из тех, кто вступил здесь в Женскую секцию. Замечательная девчонка, бесстрашная и надежная… Договорились, что обе встретятся с тобой завтра в кинотеатре «Спорт». Вечерний сеанс, места нумерованные. Русский фильм «Мать»[15]. Познакомитесь как бы случайно.

Он вытащил из кармана и протянул Фалько билет.

– Что слышно из Аликанте? – спросил тот, пряча билет в бумажник.

– Хосе Антонио нормально себя чувствует, готовится защищать себя в суде, а суд будет непременно… Играет в тюремном дворе в футбол. Так что ничего нового.

– Ему дали знать о наших планах?

Монтеро погасил окурок в пепельнице и покачал головой:

– Для его же собственной безопасности решили сообщить в последний момент. Он может заартачиться… начнет возражать, чтобы не рисковать жизнями товарищей… А как дела в Саламанке?

– Там считают, что есть шансы на успех операции. Немцы примут участие. Отправят корабль.

– Я думал, итальянцы.

– Вероятно, генштаб больше склонен доверять Kriegsmarine[16].

– Что же, это хорошая новость.

– Полагаю.

Монтеро не сводил с него близоруких восторженных глаз. Перейти линию фронта и оказаться в Картахене способен только человек необыкновенный, редкостный.

– Я мало о тебе знаю, – сказал юноша.

– Да чего там знать. И не нужно.

– Мне только сказали, что ты хоть и не фалангист, но человек умелый. И что послан с самого верха. Но мне бы хотелось…

– Хватит с тебя и этого, – прервал его Фалько. – Где находится германское консульство?

– Сейчас в здании одной коммерческой компании. Над стеной у моря. Пока там. Но говорят, что Гитлер и Муссолини вот-вот признают правительство Франко и немцам тогда придется уносить отсюда ноги как можно скорей.

– Мне надо увидеться с консулом. Это возможно?

– Думаю, да. Только действовать надо осмотрительно.

Фалько вытащил кисет и закурил, не предлагая собеседнику.

– А что происходит в городе?

Налеты нашей авиации очень всех озлобляют. Особенно когда есть жертвы среди гражданского населения. И каждый раз следуют репрессии. Республиканцы хватают людей, расстреливают их на кладбище или в поле. Коммунисты еще соблюдают хоть какой-то порядок и дисциплину, а вот анархисты – весь здешний сброд записался в ФАИ и не признает над собой никакого начальства – это угроза даже для самой Республики. Очень много уголовников, вышедших на свободу, когда открыли тюрьмы, ходят по городу с оружием и ни при какой погоде не желают воевать.

– Честные все на передовой. Под огнем, – заключил Монтеро. – А здесь осталось бессовестное отребье, захватившее фабрики и мастерские, да матросня с кораблей эскадры: после того как перебили всех офицеров, они в море не выходят даже тунца ловить. Сколотили банды, которые якобы возвращают пролетариату его собственность и под этим предлогом вламываются в дома, ищут фашистов и уносят все, что найдут ценного… По ночам колотят прикладами в двери почтенных людей, наводят ужас на всех.

– А ты как до сей поры тут жил-выживал?

Монтеро пытливо взглянул на него, силясь понять, нет ли в этих словах скрытого упрека. Но через миг как будто успокоился.

– Когда началась война, я еще не успел получить членский билет, а потому не значился в списках, которые достались красным после разгрома здешней ячейки. Я интерн в госпитале, лечу здешних женщин. И меня занесли в разряд тех, кто нужен в тылу, потому что венерические болезни тут просто свирепствуют… Так что нахожусь в относительной безопасности.

– А сестра?

– Она состоит в «Социалистической молодежи», а работает на телефонном узле на площади Сан-Франсиско.

– Ого. Там можно услышать много интересного.

– Еще бы. Она очень полезна для нас. – Он посмотрел на часы и сморщил лоб. – Мне пора. Ты где остановился?

– Здесь, неподалеку. В пансионе «Рабочий».

Монтеро улыбнулся:

– Раньше он назывался «Принц», – и снова взглянул на часы. – Завтра утром я извещу германского консула. А вечером встретишься с Кари и Евой в кино. После этого мы поступаем в твое распоряжение, пока не прибудут товарищи, которых мы ждем. Такие приказы я получил.

– И ничего, не обидно? – Фалько разглядывал его с любопытством. – Поступать в распоряжение?

Тот пожал плечами: