– У нас тут по-военному. Я привык получать и исполнять приказы и вопросов не задавать.

Фалько чувствовал, что так оно и есть. Более того, он был в этом уверен. Хинес Монтеро той же породы, что и Фабиан Эстевес, который высадится через несколько дней. Да, Монтеро простодушней и наивней, Эстевес – искушенней, но они из одного теста, замешанного на отваге, скрытности, жесткой политической определенности и вере в то дело, ради которого они ставят на карту жизнь. И это, как ни странно, сближает обоих с врагами – с лучшими из тех, кто на другой стороне. Фалько повидал таких в первые дни мятежа, когда на улицах гремели выстрелы и фалангисты, социалисты, коммунисты, анархисты с замечательным упорством убивали друг друга. Юноши, полные отваги и решимости, они порой были знакомы или даже дружили, сидели рядом в университетских аудиториях или стояли у станков, смотрели одно и то же кино, отплясывали в одних и тех же дансингах, пили в одних и тех же кафе, делили дружбу, а порой даже и любовь. И Фалько видел, как они сознательно уничтожали друг друга. Иногда с ненавистью, иногда с холодным уважением к противнику, которого знаешь и которому отдаешь должное, хоть он и сидит в другом окопе. Вопрос стоял так: или ты, или я. Они или мы. Жалко, в сущности, заключил он. В эту топку бросили и продолжают бросать цвет юношества с той и с этой стороны.

Вместе с погашенным в пепельнице окурком он отделался и от этих размышлений. Не мое дело. У каждого свои резоны убивать и умирать. По глупости, по злобе или из высоких побуждений. Он, Лоренсо Фалько, ведет другую войну, и на ней все предельно ясно: с одной стороны – он, с другой – все прочие.

Хинес Монтеро протянул ему руку и вышел, и Фалько еще немного подумал о его одновременно твердом и наивном взгляде из-за круглых стекол очков. О застенчивой улыбке этого мальчика, уже обреченного – неважно, погибнет он или выживет, – как и все его поколение. Тут в дверь постучали, и вошла давешняя девица. Фалько достал из бумажника две купюры по пять песет и положил их на стол под пепельницу.

– Спасибо за все.

И двинулся было к дверям. Проходя мимо, обратил внимание на ее усталое лицо, но не мог, разумеется, не заметить, как посверкивает золотая ладанка Пречистой Девы дель Кармен в глубокой ложбинке меж грудей, открытых вырезом черной блузки. Для шлюхи с Молинете очень недурно, сказал он себе. Выше среднего. Она истолковала его взгляд по-своему, потому что показала на кредитки и с профессиональным безразличием спросила:

– Хочешь, чтобы отработала?

Фалько в нерешительности бросил быстрый взгляд на часы:

– Я тороплюсь. Как-нибудь в другой раз.

– Можно по-быстрому… Чтобы, если спросят, что там у тебя в штанах, я могла ответить.

Вход в кинотеатр «Спорт» был украшен пальмами. Лоренсо Фалько вылез из битком набитого трамвая – бесплатный проезд в муниципальном транспорте был одним из завоеваний пролетарской революции, – который поехал дальше, рассыпая искры под проводами, а он пересек площадь и подошел к дверям. По пути, повинуясь почти безусловному рефлексу, остановился у фонтана завязать шнурок, незаметным взглядом окинул местность и не увидел ничего подозрительного. Потом двинулся дальше.

Он много успел за день. Ровно в одиннадцать, наедине и без свидетелей имел беседу с германским консулом по фамилии Санчес-Копеник. Белокурый, полноватый и симпатичный консул, по всей видимости, до полусмерти замученный работой, говорил негромко и с места в карьер сообщил, что готовится к эвакуации из Картахены, потому что не пройдет и недели, как рейх официально признает правительство генерала Франко. А консул не хочет оставаться в городе и дожидаться, когда часа в три ночи к нему за объяснениями нагрянут республиканцы. А поскольку дипломатическим иммунитетом они подтереться готовы – консул так и сказал, – он сидит на чемоданах. Жену с детьми уже отправил, а сам последует за ними через несколько дней. Так что срок, в течение коего Фалько может рассчитывать на помощь его ведомства, сильно ограничен.

– В остальном все пойдет по намеченному плану – высадка штурмовой группы, прикрытие с моря и прочее… В случае надобности можно и дальше передавать через нас.

Фалько мысленно усмехнулся. Это через нас означало, что его сообщения пойдут в Берлин, а уж оттуда их перенаправят в Саламанку, в генштаб. Точно так же и ответы. Таким образом, германские разведслужбы не упустят ни единой детали. Фалько до глубокой ночи составлял донесение адмиралу, пользуясь кодами, которые были у него с собой, хоть и знал, что расшифровать его будет для абвера детской забавой. В том что касалось немцев, можно было бы вообще не утруждать себя и писать открытым текстом. Разве что он шифровал новым кодом, не тем, еще довоенным, что был в ходу и у республиканцев, и у франкистов, а потому, разумеется, известен и тем, и другим.

– Вот это надо будет переслать, – сказал он, передавая консулу шифровку.

Тот оглядел депешу – два тетрадных листка с написанными карандашом буквами и цифрами.

– Немедленно отправлю, – сказал Санчес-Копеник и положил листки в карман. – Вы, я думаю, знаете, что сюда вам следует приходить лишь в случаях крайней необходимости, если надо передать что-нибудь чрезвычайно важное… Принимать сообщения будете через передачи «Радио Севильи», так что достаньте приемник и слушайте каждый вечер в десять. После слов «Сообщения для друзей Феликса» последует зашифрованный текст.

– Это я знаю. Меня проинструктировали.

– Ну, в таком случае… Чем еще могу быть вам полезен?

– Еще можете мне денег дать.

– Ах, верно! Виноват.

Они прошли в кабинет, где над нерастопленным камином висел портрет Гитлера. Консул отпер сейф и вытащил толстый конверт с республиканскими песетами.

– Деньги тут решают всё, – сказал он. – Вроде бы революция… борьба за попранные права угнетенного пролетариата… мы наш, мы новый мир построим… однако чуть только зашуршат купюры, сразу все: «Мое! Мне!» Просто невероятно, как скоро коммунисты и прочие либертарии распробовали вкус презренного металла.

– Да как всюду, я думаю.

– Здесь что-то особенное… Невообразимое! Солдаты, матросы, ополченцы только и знают, что мериться, кто из них левей, кто убил больше фашистов, а здесь в тылу всем лишь бы урвать кусок послаще… Полная вакханалия. Двадцать тысяч пришлось мне отдать людям из НКТ[17], чтобы выпустили моего зятя, главу общины «Святая Неделя», которого чуть было не поставили к стенке. На той стороне тоже такое?

– Более или менее… Там человека могут хлопнуть лишь за то, что он – школьный учитель… Но, если опустить подробности, тарифы примерно такие же.

Санчес-Копеник оглядел его с любопытством, и Фалько догадался, что консул пытается причислить гостя к определенной категории – и это ему не удается. Что касается самого консула, Фалько перед началом операции собрал о нем исчерпывающие сведения. Всегда лучше знать, с кем садишься играть. В отличие от консула в Аликанте, который был убежденным нацистом, картахенский определенных политических взглядов не придерживался. Он, гражданин мира, стал испанским предпринимателем и еще работал на германскую разведслужбу.