За стеной послышались звуки овации, крики — вероятно, выступление закончилось. Патрикеев налил себе еще водки, поморщился и залпом выпил. Потом встал.

— Пойду, приведу Егора с Пашей, — сказал он.

Я смотрел ему вслед — на спину, обтянутую фраком, и русые волосы, завивавшиеся на концах.

Я вернулся домой поздно, отказался от ужина, сославшись на усталость, и ушел к себе в кабинет, чтобы спокойно посидеть в кресле и сделать пометки. Чепурнин не смог ничего вспомнить — он сослался на то, что был также сильно пьян. Впрочем, я не придал этому совпадению особенного значения — просто отметил как факт, который следовало обязательно упомянуть в статье. Но была ли связь между тем пьяным розыгрышем и недавней смертью Столярова? Скорее, это было похоже на мрачное совпадение.

Итак, кто мог отравить коннозаводчика? Я стал набрасывать список: официант, обслуживавший их стол. Да, мог. А сами друзья Столярова — Патрикеев, Горн или тот же Чепурнин? Да, могли. Каждый из них, конечно, отрицает, но ведь они могли просто прикидываться пьяными, а сами… Конечно, наиболее подозрителен Горн — сам он аптекарь, то есть имеет прямой доступ к чистому морфину. С другой стороны, Горн не мог не знать, что ученые уже научились определять отравление алкалоидами. И поэтому такой яд сразу вызовет подозрение против него. Горн, если он умный человек, должен был бы отравить Столярова стрихнином или мышьяком — чтобы отвести от себя подозрения.

Но был и другой вариант — например, сам Горн не травил, яд у него взял Чепурнин или Патрикеев. И мотив понятен — ревность. Отравитель мог и не говорить Горну, зачем ему потребовался чистый морфин.

Но это значит, что Горн в какой-то момент должен был понять, что сам же снабдил убийцу ядом. Однако, когда я разговаривал с ним в аптеке, он не был похож на человека, которого мучает совесть. Правда, в клубе я видел его совсем ничего — во время концерта мое внимание было занято Глашей, а потом, когда Патрикеев привел друзей в библиотеку, Горн еле ворочал языком.

Конечно, я неосознанно сужал круг подозреваемых, который мог быть намного шире — от официанта до любого бывшего в тот момент в столовом зале. Впрочем, Архипов тоже работал по этому делу и наверняка пришел к похожим выводам — так пусть он со своими сыщиками загребает широкой сетью, проверяя каждого, а я пока сосредоточусь на этой троице.

Утром я написал записку для Горна, позвал Колю, моего юного секретаря, и отправил его в аптеку Горна, наказав обязательно добиться ответа. Коля вернулся минут через сорок и подал мне мою же записку, на которой аптекарь написал ответ. Я спрашивал — хранит ли Горн у себя чистый морфин. И не уменьшилось ли его количество? Аптекарь ответил: «Не уменьшилось!» — и два раза подчеркнул.

— Сердился он? — спросил я у Коли.

— Ага! — кивнул тот. — Такие с утра всегда сердитые.

— Какие — такие? — поинтересовался я.

— А пьяницы, — ответил мой секретарь. — Вы лицо его видели, Владимир Алексеевич?

— Видел. Накрашенное.

Коля пожал плечами:

— Ну, при мне он не был накрашенным. А я такие рожи частенько видал, когда в «Крыму» судомойкой работал. Это когда человек совсем допьется, у него на щеках сиреневая рябь выступает. Верный признак, что недолго ему.

Я чуть не хлопнул себя по лбу! Точно! Как же я сам не догадался? И эта рябь на щеках, и дрожащие руки, которыми он никак не мог взять чашку с чаем, когда я пришел к нему в аптеку! Все это я наблюдал и раньше у последних пьяниц, почти доходяг. Но повстречав человека благородной профессии, я почему-то отказался видеть в нем пропойцу, а отнес верные признаки алкоголизма к какой-то болезни! Наверное, лекарства и мази для дам ему смешивает тот самый молодой помощник. Или сидит у него в задней комнате какой-то другой человек — не исключено, что пожилая дама. А значит, доступ к морфину и другим ингредиентам имеет не один Горн, а кто-то еще!

— Вот что, Коля, — сказал я. — Дорогу к аптеке ты уже знаешь. Возвращайся туда, послоняйся, поговори с приказчиками из соседних магазинов. Выясни, кто работает у Горна. Понял?

— Понял, Владимир Алексеевич. Что тут трудного?

— Ну, на тебе рубль, поешь по дороге.

Коля взял деньги и снова ушел. Я подумал, что со временем из него выйдет отличный журналист — он мечтал об этой карьере после того, как обвыкся в моем доме, куда я взял его вместо другого паренька, работавшего у меня секретарем, но уехавшего в родную деревню.

По подоконнику застучал дождь. Маша заглянула ко мне спросить — буду ли я завтракать. Я прошел на кухню, поковырял ложкой в овсяной каше, выпил чашку несладкого кофе, потом с досадой рявкнул на свою супругу, чего она, казалось, совершенно не заметила, поскольку давно уже научилась не обращать внимания на мои приступы хандры, которые осенью становились чаще.

— Ты, Гиляй, сегодня кашлял во сне, — сказала она, ставя тарелку на поднос, чтобы унести. — Хочешь, я вечером тебе грудь разотру?

— Скипидаром? — сердито спросил я.

— Зачем? Есть и другие средства. А еще чаю тебе с малиновым вареньем сделаю.

— Это я от твоей стряпни слабею, — сказал я. — Лучше ты к чаю еще котлет нажарь да картошечки с сальцем. Да водочки мне налей или настоечки. Тогда я всю ночь буду спать аки младенец.

Она молча пожала плечами, вышла и только из коридора крикнула:

— И не надейся! Посмотри на себя в зеркало! После того как я за тебя взялась, ты стал выглядеть на пять лет моложе!

Я подошел к зеркалу и взглянул… Пожав плечами, я пошел обратно в кабинет. Там стояла старая печурка, вмазанная в стену и облицованная голландской плиткой. Правда, я давно ее не топил — после того как домохозяин установил во всех квартирах чугунные батареи и вывел их в общую котельную в подвале.

Я взял большой блокнот и выписал имена всех, кого можно было бы заподозрить в преступлении. Подумал и добавил имя певицы Глафиры Козорезовой. Она, конечно, ни в чем не виновата, подумал я, потому что не присутствовала в клубе в вечер убийства, но все четыре участника дуэли с «чашей Сократа» были в нее влюблены. Да и эконом Купеческого клуба намекал мне на то, что нужно искать романтический интерес в этом деле. Посидев еще немного, я вычеркнул имя Глаши и бросил блокнот на диван. Нет, ее впутывать в это дело, конечно, совершенно не надо.

Хотя… С виду Глафира Козорезова, конечно, не была похожа на остальных «кобылок», она не пыталась, как они, привлечь к себе внимание, жеманясь и строя глазки публике. Но, с другой стороны, ей это и не нужно было — она и так оказывалась в центре внимания. Мало того, ведь вполне могло быть, что кто-то из «моей» четверки купцов мог к ней подкатывать и не публично. А что, если покойный Столяров действительно сумел привлечь ее внимание, почему и стал жертвой ревности кого-то из своих дружков?

Или кого-то еще?