— Священный ветер… Спасенная родина… Путь воина… Американские авианосцы… — и наконец назвал имя — Юкио Секи.

Юкио Секи стоял первым в шеренге. У него было сухое, с провалившимися щеками лицо. Глаза напряжены и полузакрыты. Каждое слово генерала он жадно ловил, чтобы бережно унести с собой в небо. Все мы знали: приготовлено девять машин, под сиденьем у каждого летчика укреплен ящик с толом. Прежде чем бросить с высоты машину на американский корабль, каждый летчик выдернет из ящика предохранитель…

Четыре истребителя будут прикрывать самоубийцу. Юкио Секи, протянув ладони, принял из рук генерала маленькую чашечку саке. Идущие на смерть вкушают радость. Еще одна команда — шеренга дрогнула и распалась — летчики бросились к машинам.

Одна за другой они ушли в небо и там стали на круг. Сделав несколько оборотов, круг распался. Черные самолетные точки поползли на восток. Там, на подходе к островам, как мусор, брошенный на воду, рассыпаны щепки — корабли американцев.

Над крышей барака дрожали усы антенн. Никто не расходился. Время медленно ползло. Солнце сместилось, у подножия пальм появились зубчатые тени. Из барака вышел генерал. Он оскалил зубы и выкрикнул:

— Великий день… Священные традиции самураев… лейтенант Юкио Секи сдержал слово… Американский авианосец горит… Один самолет разбился о воду. Остальные вернутся…

Над островом в небе послышался гул. Стали видны четыре точки. Они превратились в крестики. Истребители прикрытия шли на посадку. «Он отдал жизнь за Японию. Его имя войдет в историю».

Офицер, перепоясанный ремнями, в плотно застегнутом у горла кительке, на стриженой голове зеленая матерчатая кепка, взобрался на бочку и осмотрел рыбаков. Лицо скуластое, сморщенное. Достал из полевой сумки бумагу. Люди стояли молча, со страхом ожидая.

Коротко вылаивая слова, объявил приказ — эвакуировать остров. На сборы дал два часа.

Рыбаки, ошеломленные, разошлись, и сразу же между хижинами засновали бесшумные, как летучие мыши, женщины, у раздвижных, покосившихся дверей появились узлы, тюки, над сараями, домами закурились дымки, офицер ходил и командовал, где поджигать.

— Куда они нас повезут? — спросила Сатоко у старосты. Тот пошел узнавать у офицера, офицер накричал на него. Но скоро прошел слух: везут на Хонсю, это большой остров, там много городов, но еще больше людей.

— Стариков заберут в армию, а женщин пошлют на фабрики.

Сатоко вспомнила Суги, вспомнила адрес, который назвал он ей на прощание: «Хиросима, Койтакио, 28». А вдруг… Стала одевать сына. Тот, ковыляя, сделал несколько шагов — не надеванные ни разу башмаки резали ноги, — заплакал, прикрикнула: «Тебя повезут на пароходе!» Пароходы он видел только проходящими мимо. Начала увязывать вещи. Подхватив узлы, подталкивая сына, побрела следом за теми, кто уже ушел. Открылась бухта, посреди нее на якоре однотрубный, с ржавыми бортами пароход, над ним молча кружат чернокрылые поморники. С бортов стекают струи воды — матросы моют палубу. Над берегом, над желтым раскаленным песком слезится воздух. Заметив приближающуюся толпу, на пароходе спустили две шлюпки.

Грузились на них, заходя по колено в воду. Одна женщина с ребенком на спине поскользнулась и упала. На пароход лезли по веревочной лестнице, верткие деревянные ступеньки выскальзывали из-под ног, пальцы Сатоко бились о железо. Мальчишка с неожиданной ловкостью, как обезьяна, полез впереди нее. Вещи подхватили краном и грудой вывалили на палубу. С трудом нашла свои узлы, перетащила к мачте, устроилась между двумя связками канатов, прикинула: не будет ли на ходу заливать, посадила мальчишку и села сама, подвернув ноги, прикрыв голову куском мешковины. В полдень застучал дизель, залязгала лебедка, с тоскливым стуком громыхая, поползла якорная цепь. Судно закачало, берег стал поворачиваться и отходить за корму.

Двое суток тащились по синей, голубой пустыне. Набегали короткие злые дожди, но люди были им рады — на время оставляли зной и жажда. Однажды на пароходе стали кричать и бегать: кто-то увидел ползущую по горизонту точку — самолет. Свой или американский?

В порт пришли ночью. Город показался черным, улицы, начинаясь прямо от причала, шли как ущелья. Стариков сразу же отделили, построили у трапа и увели. Кричали женщины — их задержали на палубе. Потом, когда причал опустел, на берег сошли и они. Растерянные, голодные, с плачущими детьми, застыли, сбившись в кучу. Когда небо над гаванью стало сереть, из темноты вымыло кирпичные стены складов и изогнутые крыши домов. Пришли служащие порта в сером и полицейские в синих форменных куртках, стали проверять приехавших. Какой-то чиновник сказал, что тех, кто пойдет за ним, он устроит на работы — рыть землю.

— Окопы. Скоро здесь будет война, — шепнула соседка, она держала за руки двух девочек — Я пойду с ним.

Сатоко осталась.

— Что ты шепчешь? — спросил ее сын. — Я хочу есть, ты слышишь, я хочу есть.

Она шептала: «Хиросима».

Ито призвали в январе. Пришел почтальон и принес красный листок Вторую такую же повестку принесли в мастерскую.

— Вот ты и попался, — сказал хозяин, — а я-то думал, ты протянешь еще годик, глядишь, война бы и кончилась. Наши войска уже вступают в Индию. И уже бомбят Австралию. Говорят, у нас есть оружие, которым можно разрушить любой город в Америке. С чего ты взял, что мы оставляем острова?

— Так говорят…

Юкки, увидев повестку, проплакала всю ночь. Ей очень хотелось иметь ребенка.

— Ну вот, а ты говорил, потерпи, потерпи, когда окончится война… А если теперь тебя убьют? Ито, постарайся, ну сделай это ради меня. Я так тебя люблю. Если бы не ты, я так бы и осталась под мостом. Меня покупали бы за деньги, а я бы говорила: ну вот еще один день прожила. Я не могу без тебя, без твоего ребенка, умоляю тебя, ну пожалей сегодня меня…

— У него нет технического образования, это деревенский мальчишка, — сказал один из офицеров в приемной комиссии. Комиссия сидела за столом. Ито, в расстегнутой, выпростанной из штанов рубашке, стоял перед ними.

— Ничего, здоров. Есть указание сейчас направлять в авиацию именно таких, — вполголоса объяснил старший. — Не обращать внимания на образование. — Он был председателем комиссии, два остальных важно закивали. У председателя поперек лба багровел шрам, он получил его в Китае в самом начале войны.

Остальные члены комиссии снова закивали, и в личном деле Ито появилась запись: «Воздушные силы. Оставить на Сайпане».

В тот день мы прикрывали высадку десанта в заливе Лейте. Наш «Сент Ло» бродил переменными курсами недалеко от берега. Эскортный авианосец — их переоборудовали из торговых судов, дешево и сердито, никто ими особенно не дорожил, нас совали в каждую дыру. Так вот, в 10.50 раздался сигнал тревоги. Появились японские самолеты. Их мы насчитали не больше десятка. Один направился к нашему «Сент Ло», сделал над ним горку и вдруг обрушился в пике. Он падал, а я видел кабину, шлем и неподвижное желтое лицо летчика. Потом — взрыв, и сразу загорелись отсеки с бензином. Огонь хлестал изо всех дыр, мы метались по палубе, это был какой-то ад… И вдруг палуба наклонилась и стала уходить у меня из-под ног. Остальные японские летчики тоже пошли в атаку, они врезались в борта авианосцев, как торпеды… Я буду помнить это всю жизнь… Меня вытащил из воды катер… Что у меня с кистью руки? Сгорела… Да, это был черный день: 9 октября 1944 года — начало атак камикадзе.