Все вещи разгружены, Иэн уходит домой.

Папа видит меня в коридоре и останавливается. Значит, и я должен остановиться.

– Спасибо, Майлз.

Папа думает, я не против. Не возражаю, что он позволил чужой женщине вытеснить из дома последние воспоминания о маме.

Однако я лишь притворяюсь, что согласен. На самом деле это вообще не имеет значения.

Рейчел – вот что важно. А не папа.

– Не за что, – говорю я.

Папа идет дальше, но опять останавливается. Благодарит за то, что я мил с Рейчел. Жаль, что они с мамой не смогли подарить мне сестренку, когда я был младше. Из меня бы вышел прекрасный брат.

Слова отвратительны, когда исходят из его рта.

Я захожу в комнату к Рейчел и закрываю за собой дверь.

Теперь мы одни.

Мы оба улыбаемся.

Я обнимаю Рейчел, целую в шею. Прошло три недели с тех пор, как я впервые ее поцеловал.

Можно пересчитать по пальцам, сколько раз я целовал ее с тех пор. В школе нельзя. На людях нельзя. При родителях нельзя. Я могу прикасаться к ней, только когда мы одни, а за последние три недели мы одни почти не бывали.

Ну а теперь?..

Теперь я ее целую.

– Нужно ввести кое-какие правила, чтобы не попасть в беду, – говорит Рейчел.

Она садится за мой стол. Сам я опускаюсь на свою кровать.

Вернее, она садится за свой стол, а я опускаюсь на ее кровать.

– Во-первых, не обниматься, когда родители дома. Слишком рискованно.

Я согласен.

– Во-вторых, никакого секса.

На этот раз я не согласен.

– Никогда-никогда? – удивляюсь я.

Рейчел кивает. О, как же я ненавижу этот кивок…

– Почему?

– Так будет гораздо труднее расстаться, когда наше время истечет. Сам знаешь.

Рейчел права и в то же время глубоко ошибается. Думаю, она вскоре сама это поймет.

– Можно узнать, каково третье правило, прежде чем соглашусь на второе?

Рейчел широко улыбается.

– Третьего правила нет.

Я тоже улыбаюсь.

– Значит, под запретом только секс? Мы ведь говорим о проникновении, да? Не об оральном сексе?

Она прячет лицо в ладони.

– Боже, неужели обязательно вдаваться в такие подробности?!

Смущение так ей идет.

– Просто уточнил. Я столько всего хочу с тобой сделать, а у меня на это всего шесть месяцев.

– Давай действовать по ситуации.

– Ладно, – отвечаю я, любуясь ее жарким румянцем. – Рейчел, ты девственница?

Она вспыхивает еще сильнее и говорит, что нет. А разве это имеет для меня значение? Ни малейшего.

Она робко спрашивает, девственник ли я.

– Нет, но теперь, когда мы встретились, мне жаль, что это не так.

Ей нравится мой ответ.

Я поднимаюсь с кровати – надо успеть обставить свою новую комнату. Однако, прежде чем уйти, я запираю дверь изнутри и с улыбкой поворачиваюсь к Рейчел.

Медленно подхожу, беру ее за руки, притягиваю к себе…

И целую.

Тейт

– Мне нужно пописать.

– Опять?! – стонет Корбин.

– Прошло уже два часа! – с вызовом отвечаю я.

На самом деле мне не нужно в туалет – просто хочу вырваться из машины. После вчерашнего разговора с Майлзом атмосфера в ней совсем другая. Его словно стало больше, и чем дольше он молчит, тем сильнее меня терзает вопрос, что у него на уме. Вдруг он жалеет о том разговоре? Вдруг сделает вид, что и не было ничего?

А вот кто уж точно не станет притворяться, будто ничего не было, так это папа. Утром, когда мы с ним сидели за столом, в кухню вошел Майлз.

– Хорошо спалось? – поинтересовался папа.

Я думала, Майлз смутится, но он лишь покачал головой.

– Не очень. Ваш сын разговаривает во сне.

Папа поднял стакан и наклонил его в сторону Майлза.

– Рад слышать, что прошлую ночь вы провели в комнате Корбина.

К счастью, брата на кухне не было. До конца завтрака Майлз больше не сказал ни слова, и лишь перед самым отъездом, когда мы с Корбином уже сидели в машине, он подошел к отцу, пожал ему руку и что-то негромко произнес. Я попыталась прочесть что-нибудь по выражению папиного лица, но оно осталось непроницаемым. Папа умеет скрывать свои мысли не хуже Майлза.

Хотелось бы знать, что же такое сказал ему Майлз.

Еще хотелось бы узнать ответы на добрый десяток вопросов о самом Майлзе.

В детстве мы с Корбином думали, что из всех возможных сверхспособностей выбрали бы умение летать.

А теперь, познакомившись с Майлзом, я предпочла бы телепатию.

Я бы забралась к нему в голову, чтобы увидеть все его мысли.

Проникла бы к нему в сердце и захватила его, словно вирус.

А звалась бы я Проникающая.

Да, хорошо звучит.

– Иди писай, – с раздражением бросает Корбин, останавливая машину.

Жаль, что я уже не школьница, иначе непременно назвала бы его козлом.

Взрослые женщины братьев козлами не обзывают.

Я выхожу из машины. Дышать стало немного легче, но вслед за мной наружу выбирается Майлз. Теперь он кажется еще больше, а мои легкие – еще меньше. Мы вместе идем к заправочной станции, оба и рта не раскрываем.

Забавно. Иногда молчание способно выразить больше любых слов.

Мое молчание значит:

«Я не знаю, как с тобой общаться. Не знаю, о чем ты думаешь. Поговори со мной. Расскажи обо всем, что когда-либо произносил – начиная с самого первого слова».

Интересно, а что значит его молчание?

Когда входим в здание, Майлз первым видит указатель с надписью «Туалет» и направляется в ту сторону. Он прокладывает путь, а я следую за ним, потому что он – твердое, а я – жидкое, кильватерная струя за кораблем.

Майлз тут же исчезает за дверью мужского туалета, не останавливаясь и даже не взглянув на меня – не дожидаясь, пока я войду в женский. Я проскальзываю в дверь, но писать не хочется. Я просто хотела вздохнуть полной грудью, а Майлз мне не дает. Он вторгается. Вряд ли нарочно, но он внедряется в мои мысли, в живот, в легкие – в мой мир.

Такова его сверхспособность. Вторжение.

Вторженец и Проникающая. Практически одно и то же. Из нас вышла бы неплохая чокнутая парочка.