– Я тебя в ШИЗО на год упеку, парень, – прошипел полковник, явно забывая, что говорит об этом зря. – Ты с кем базаришь, зэк?

– Ну, ну… У вас тут от курей дармовых да яиц сельских мозги пенициллином, вижу, подернулись, – миролюбиво и тихо прогудел Толян, чуть склонившись за столом. – Я тут сижу, чтобы люди не поднялись, твоих бурятов, вместе с тобой, через жопу не вывернули, да с твоим же оружием в тайгу не ушли. Вот это моя задача, мент, понял? Рану чужую зажимать и кровь сдерживать. А твоя проблема, чтобы этот, моими молитвами спокойный народ через колючку не перемахивал, – Бедовый заметно порозовел и чуть добавил газу. – И ты меня кумачовым покрывалом в своей псарне не покрывай, понял? Я твоим помощником, мент, никогда не был и не буду. Запомнил?

– Я ж… Ты, зэк… – Полковник захлебывался, позабыв, что точно такая же беседа, среди других прочих, уже имела место ровно год назад, и тогда окончилась для него обидной необходимостью выровнять отношения. – Ты понимаешь, с кем схлестнуться решил? Авторитет, говоришь? А как ввести на «даче» «особый», а? Куды дергаться из ледника будешь, «законник»?

Дергаться, что предполагал Хозяин, авторитет не стал. Ткнул пальцем в фуражку полковника и пробормотал:

– Знаешь, почему я вошел и кепку снял? Нет, не перед тобой, как положено. Потому как в дом вошел, хоть и замусоренный. В храме и доме шапку снимать полагается. Но я-то в чужой хате, а ты в своей. Но сидишь в шапке, да еще в красном углу. И, хотя красен здесь любой угол, в твоем поведении, Кузьма Никодимыч, греха немерено.

Зэк встал и прошел к зарешеченному окну. За спиной его бури не было, это начальник, по всей видимости, решил дать обратный ход.

– «Особый», говоришь? – Бедовый отвалился от подоконника и вернулся к столу. – А силенок хватит? А как насчет комиссии из Минюста и Генпрокуратуры? Я тут такие показания образую, что ты сам этапом в столыпине покатишь. На соседнюю зону, «красную». Посмотри на это окно, Кузьма Никодимыч. Ты видишь эту решетку на нем? Ты сам в зоне. Да только мне два года осталось и три месяца. Да дней одиннадцать. Я тут срок отбываю, а ты тут живешь. И будешь жить, потому что такие, как ты, если бы в них нуждались в модных местах, менялись каждый год. Ты же тут сидишь, вместе со мной, уже семерик. Но я отсюда выйду через два с небольшим года, а тебе до пенсии лямку в зоне тянуть еще лет десять! Так чем ты меня пугаешь? Усилением режима? Я не против. Только перед тем, как зверствовать, укрепи решетки на окнах. Иначе нельзя, я предупредил. Когда зона встанет, ты тут и часа не продержишься. Братва повырежет вас как скот, и мусора эти полста человек по всей стране еще лет десять искать будут, пока снова здесь не соберут. Но всех не соберут, да и тебе все равно уже будет. Прости, Кузьма Никодимыч, что у нас такой разговор с тобой вышел. Не в ответе я за Литуновского, ты в ответе.

И теперь не было до конца понятно, для чего Хозяин составлял разговор, который при любом раскладе должен был закончиться именно так. Странно, но разочарований такой исход у полковника не вызвал. Казалось, что секунду назад почти потерял над собой контроль, и вдруг стал мудрым и рассудительным.

– Что ж, – сказал он, и, по его мнению, выглядеть это должно было назидательно. – Как ты умеешь держать народ в узде, я посмотрел. Теперь посмотрим, как я могу их, разнузданных, искать. И не обижайся потом, осужденный Банников, на мою строгость и принятие соответствующих мер профилактического характера. Вернуть Литуновского в зону – моя обязанность. И сделать так, чтобы ни он, ни кто-либо еще не решился на подобную дерзость, тоже моя обязанность. Да, забыл. У меня еще права есть. Но о них позже. Чаю предлагать не стану, знаю, пить со мной западло. Да, чуть из головы не вылетело… Это я так, не для протокола, Анатолий. Ты не предполагаешь, куда Литуновский мог податься?

Бедовый пожал плечами, расслабился и потянулся к лицу рукой. Вытер губы, пожевал губами.

– К сторожке, наверное… А потом – в Назарово. Куда ему еще идти?

Полковник улыбнулся, и на лице его высветилась благодарность.

– Спасибо, Анатолий. Знал, что поможешь. Я, кстати, тоже так сразу подумал. Куда ему еще податься, кроме как к сторожке кремянской? Вот за помощь – огромное спасибо. Ты шебутной, конечно, человек, но истину разумеешь. Сотрудничать нужно.

– Эй, эй, – не выдержал смотрящий. – Ты не заговаривайся, Кузьма Никодимыч.

Литуновский недолго думал, говорить Саньке о побеге или сохранить это в тайне до последнего момента. За месяцы пребывания на «даче» он сумел привыкнуть к этому парню, а тот, в свою очередь, понимающе относился к странностям Летуна. Сработались они быстро, притерлись, и после нескольких небольших проверок на вшивость Литуновский понял, что Зебра не выдаст. Однако, как бы то ни было, помощь напарника при побеге ему была не нужна, а предлагать совместный «рывок», как здраво рассудил Андрей, не стоило. Человек живет своей жизнью, привык и смирился. А потому слишком велика вероятность того, что он, не подумав, поддастся соблазну и пойдет вслед за Литуновским по его же приглашению. Такой поступок, как побег с «дачи» – шаг не пустяковый. Нужно десять раз подумать и ответить на самый главный вопрос – а это вообще нужно? На счету и так каждый месяц мучений в колонии, больше похожей на концентрационный лагерь. Не сообразив, что делает, Зебра согласится на парный побег, а потом, когда их разыщут и к сроку, и без того нереальному, добавят еще, будет во всем винить Андрея.

Так что не нужно парню ничего знать. Тем паче что слишком велика ставка. Он верит Зебре, но уверенности, что тот не проболтается, нет никакой. А Вика, готовясь к побегу вместе с мужем, сидит рядом и с трепетом наблюдает за его приготовлениями.

В любом случае – решил Литуновский, о побеге Зебра догадается уже через двадцать минут. И пусть он даже никому не скажет, и после обеда до самого ужина будет изображать коллективный труд, работая попеременно то пилой, то топором, то «толкачом». И даже неважно, как он себя поведет при этом, важно, когда о побеге догадается конвой.

После начала работ бежать опасно. Во-первых, с утра конвой свеж и более бдителен, во-вторых, впереди целый день. Если убежать сразу после построения, когда следом за окончанием обеда прозвучит команда отвалить от походной кухни и выдвинуться на работу, то до заката солнца останутся считаные часы. Ночью им будет искать его труднее, а там… Да и конвой вечером усталый, способный лишь на то, чтобы прикладом ударить да матом без конкретной причины обложить.

– Я заметил, ты перестал смотреть на небо, – сказал Зебра, догнав Летуна и стараясь идти с ним рядом. – И я знаю, почему ты смотрел.

– Тогда зачем спрашивал? – Литуновский старался казаться спокойным и не выдавать бешеного биения сердца под курткой.

– Откровенности хотелось, – сознался Саня. – Я, когда меня сюда доставили, тоже первые дни на небо смотрел, правду искал. Только не днем, как ты, а вечерами, когда вверху чисто и темно. Находил конец хвоста Большой Медведицы, поворачивался от нее налево и смотрел на запад. Там, в трех тысячах километров отсюда, мой дом. Жена еще два года назад написала, что уходит. Я перечить не стал. Какой смысл отсюда перечить? Все равно уйдет, сколько еще сидеть…