У Литуновского резануло сердце. Дойдя до знакомой делянки, которая с каждым днем все дальше уходила в глубь леса, так быстро, что уже дважды за последние два месяца администрации приходилось перекапывать столбы и перематывать проволоку, Андрей, чтобы его не опередили, быстро прошагал к самому дальнему участку и скинул с плеча пилу. Теперь главное – выждать пару часов, чтобы приблизить ночь, и только после этого действовать.

Берегись соблазнов – вспомнил он слова Бедового. Непонятно, что он имел в виду. Наверное, желание поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Но напоминать об этом не стоило, потому что здесь и без того никто ни с кем не делится планами. Возможно, по той причине, что планы тут у всех одни. Выйти отсюда с наименьшим ущербом для здоровья, а если это не получится, то хотя бы живым.

Литуновский, врезая полотно пилы в ствол сырого кедра, прислушался к своим чувствам. Если время летит для него быстро, значит, он боится. Если по мере приближения опасности время начинает тянуться невыносимо долго, можно говорить о том, что страх уходит. Если оно летит, получается, и сомнения усиливаются, получается, что он делает что-то не так. Никогда и ничего в жизни не дается легко: ему, например, не давалось, и все хорошее приходит через ожидание. Плохое, напротив, случается быстро.

Но страха он не чувствовал. Был азарт, желание вырваться из этого ада и оказаться там, где его, как ему думалось, ждут.

Когда солнце стало сваливаться к горизонту, когда в воздухе запахло приближающейся прохладой, он понял, что если не сделает этого сейчас, то в его глазах прочитают правду и поместят в ШИЗО, совмещенный с ледником. До конца срока, чтобы не зарождал более в голове семя сомнений в том, что отсюда можно уйти просто так, как сойти с подножки трамвая.

Буряты, увлеченные вялой игрой с собаками, окончательно расслабились, и уже даже не смотрели в сторону, где визжали пилы и с треском валились лесные исполины.

– На пяток минут подмени, – попросил, скрывая взгляд, Литуновский. – Только не останавливайся, иначе искать начнут.

– А что случилось? – стирая со лба пыльный пот, удивился Зебра. И тут же, спохватившись, протянул: – А-а… Капуста. Лады, иди.

– Только не останавливайся, работай, – как-то мучительно, изнутри вытянул Андрей. – Не останавливайся, ради бога…

– Да что с тобой происходит? – разволновался Санька. – Ну, иди, я сказал же, что никто не заметит.

Исподлобья окинув взглядом поляну, на которой виднелось несколько сотен разномастных пеньков, Андрей вдруг нашел чей-то взгляд. Он принадлежал паре серых глаз, неотрывно следящих за каждым его движением.

«Куда идти, ты не забыл?»

«Нет, не забыл».

«А о том, откуда у тебя деньги?»

«А вот об этом забыл».

«Тогда какого черта ты стоишь и пялишься на меня, словно это я тебе должен пятьдесят тысяч долларов?»

Пройдя чуть дальше в лес, Литуновский еще раз обернулся.

Те же события. Санька изо всех сил делает вид, что его двое, буряты улыбаются, играя с собакой, и их глаз вообще не видно. Зэкам, тем ни до чего нет дела.

Андрей сделал еще с десяток шагов. Теперь поляну стало видно еще хуже. Словно кто-то разрезал картину и наклеил полосы на черный холст через одну.

Еще десять шагов, почти бегом…

Слышен лишь визг, стук и треск. И ничего не видно. Словно это трудятся в залитом вечерним солнцем лесу семеро проворных гномов.

Литуновский быстро побежал.

Он бежал, как не бегал никогда в жизни. Зная, что треск сучьев под его ногами все равно не слышен, он перепрыгивал через одиноко валяющиеся в прошлогодней листве ветки и бежал, бежал, бежал…

Впервые он остановился, когда уже не мог дышать. Словно стала резать легкие какая-то зазубренная лента. Оперевшись на ствол рукой, в голос дыша, он вдруг захотел сесть, но едва его колени коснулись земли, заставил себя выпрямиться.

– Бежать, Литуновский, бежать…

Он просил себя, как двадцать минут назад Саньку. С придыханием, мольбой и болью в голосе.

Только не останавливаться, не сбавлять шаг и не впускать внутрь себя мысль о том, не пора ли передохнуть. Уже не может быть никакого отдыха. Он не знал, на какое расстояние ушел от «дачи», но и без подсчетов было ясно, что свобода еще не приблизилась ни на миллиметр.

Оттолкнувшись от ствола обеими руками, как от стены, он пошел шагом навстречу солнцу. Едва почувствовал, что первая одышка миновала, снова побежал.

Он когда-то неплохо бегал, но сейчас чувствовал, что уметь бегать мало. Для этого нужны силы, которых у него уже не было. За несколько месяцев в зоне «дача» отняла у него все, что он имел и чем гордился. А несомненным достоинством, которым Литуновский мог похвастать еще полгода назад, было отменное здоровье и семья.

Семья, здоровье…

Было оно, появилась и семья. Сын родился, Ванька…

Нет сил, и…

Продолжать он не хотел. Шатаясь на бегу, как пьяный, он старался думать не о том, что делает, а о том, как хорошо будет после. Сейчас главное – быстро переставлять ноги и не думать о потере сил. Если они потеряются, то он об этом все равно узнает первым. Когда очнется.

Эх, если бы сейчас можно было раствориться в этой тайге и сию минуту оказаться дома. Там его еще никто искать не станет, и времени, чтобы приласкать Вику и обнять сына, будет предостаточно. Всего час, не больше. А потом – снова сюда, только на то расстояние, которое он за этот час прошел бы. Андрей думал об этом, потому что знал точно – прикоснись он сейчас к ним рукой, силы бы утроились.

Пять лет назад он поругался с Викой из-за пустяка. Она просила его взять отпуск в июле, чтобы съездить к матери, а он не смог этого сделать и, придя домой, сообщил, что их отпуск переносится на сентябрь.

– Ты что, самый нужный работник? – рассердилась Вика.

– Дело не во мне, – возразил Андрей. – Просто так получилось.

– А у кого-нибудь еще на твоей работе, кроме тебя, так получается постоянно?

– Я не интересовался.

И они не разговаривали целый час. Ерунда, которая показалась им вечностью. Вечность, которая заставила их понять ценность каждой секунды жизни, прожитой рядом.

За тот час он сейчас мог уйти на три километра леса.

Сколько он пробежал за все то время, когда в последний раз слышал звук пил? Солнце чуть коснулось верхушек деревьев, значит, он бежит уже три с половиной часа. За спиной – около десяти километров свободы. А до первого пункта, который еще сильнее убедит его в том, что он свободен, еще пять. Там одежда, еда и нож. И, главное, обувь. Он не может показаться в Назарове в кирзовых сапогах. В них ходят лишь старожилы и зэки. Но старожилам в городе делать нечего, это слишком далеко от их божков. Значит, беглый, потому как выпущенному на свободу выдают сапоги новые. В том случае, конечно, если его на «Мерседесах» не встречает братва.