— Хм-м, — выдохнула она, пристально разглядывая Софи с головы до пят и задержав ее руку в своих ладонях. — Даже симпатичнее, чем он мне рассказывал. Меня зовут Хелена, дорогая. Заходите же.

Она привела их в гостиную и налила по стаканчику сладкого хереса — напитка, который, как Софи осознала, она еще ни разу не пробовала.

— В самом деле, — произнесла Хелена после того, как болтовня об их поездке исчерпала себя, — мне кажется, мой сын мог бы привезти свою новую подругу раньше, чем нынче. Насколько я понимаю, вы уже переехали к нему в квартиру, дорогая, правильно? То есть эти… отношения, видимо, уже довольно развитые. По-моему, такой порядок дел — несколько с ног на голову.

— Ну… это целиком моя вина, — сказала Софи, нервно глянув на Иэна. — Он уже много раз приглашал меня поехать, но все как-то не складывалось. Воскресенья… всегда несколько занятые, — отчаянно импровизировала она.

— Вы посещаете церковь? — спросила Хелена с убийственной невинностью.

— Нет, но…

Иэн пришел на выручку.

— По-моему, это я ее запугал, мам, — слишком много о тебе рассказывал.

— Глупости какие, — произнесла Хелена, вставая. — Я и мухи не обижу. Так, пойду накрою стол к обеду.

— Я помогу, — сказал Иэн.

Оставшись в одиночестве в гостиной, Софи оглядела снимки на каминной полке и на стенах. В основном семейные фотографии: Иэн-школьник, лет тринадцати, в двойной рамке с девочкой года на три-четыре старше — явно Люси. Несколько снимков покойного мужа Хелены: одна черно-белая, на которой он облачен в армейскую форму (воинская повинность?), приятная парная фотография — она в купальнике, он в тенниске с открытым воротом и в шортах, где-то в отпуске семьей (юг Франции, может, 1960-е?), и еще одна, сделанная гораздо позже, она занимала самое видное место на полке, — супруг в костюме, на вид ему ближе к пятидесяти, незадолго до смерти, быть может. Дальше — снимок Люси-выпускницы (маленький, заткнут на полку рядом с телевизором), но рядом с ней — лишь Хелена и Иэн. Со всех фотографий пора бы стереть пыль, заметила Софи.

На обед Хелена приготовила свинину на косточке и теплый картофельный салат. Ели они не в гостиной, где, по словам Хелены, было в это время года слишком темно, а на кухне; кухня показалась Софи тоже довольно темной.

— Иэн мне рассказывал, — отважилась она заговорить во время обеда, — что вы прожили здесь больше сорока лет.

— Верно. Мы сюда переехали в тот год, когда родилась Люси. Вряд ли я стану переезжать еще раз, пусть деревня уже не та, что прежде, вовсе не та. Сын, думаю, может рассказать: тут и мясная лавка была, и антикварная, и скобяная. Все, разумеется, семейные. Совсем другое дело. Почтовое отделение закрыли лет пять назад. Вот это был удар. Теперь приходится кататься в Стратфорд, чтобы посылку отправить. И уж так там трудно парковаться. А еще был «У Томаса»!

— Что было у Томаса?

— Деревенская лавка. Настоящая деревенская лавка. Не просто едой торговала, а еще и игрушками, и канцеляркой, и книгами — всем на свете.

— То уж довольно давно, мам.

— Кое у кого долгая память.

— Ну, магазин там и сейчас есть.

— Вот это? — Хелена содрогнулась. — Совсем не то же самое. Пойдешь туда, а на разговор с человеком за кассой не рассчитываешь. Никогда ж не знаешь, даже каким языком они владеют. И кстати, я тебе рассказывала о своей новой уборщице?

Иэн покачал головой.

— Моя милая уборщица, — сказала Хелена, обращаясь к Софи, — которая ходила ко мне невесть с каких пор, наконец отправилась на покой и уехала на побережье. Кажется, в Девон. И вот агентство прислало мне эту новую девушку. Гретой зовут. Из Вильнюса. Литва, кто бы мог подумать! Представляете?

— Это не имеет значения же, ну, — проговорил Иэн, — главное, чтобы умела прибираться? Как у нее с английским?

— Великолепно, должна отметить. Хотя акцент очень сильный, и я бы совсем не возражала, если бы она говорила чуть громче.

— Может, она тебя боится. Многие боятся, между прочим.

Догадываясь, что это замечание — по крайней мере, отчасти — касается Софи, Хелена повернулась к гостье и смягчилась.

— Ну да ладно, дорогая моя, — сказала она. — Расскажите мне о вашей работе в университете. Сын говорит, что вы знаете абсолютно все, что вообще можно знать о старых картинах.

— Не совсем, — ответила Софи, внутренне содрогаясь. — Как и все ученые, я работаю в очень специализированной области. Моя диссертация касалась современных портретов черных европейских писателей девятнадцатого века.

— Черных европейцев? Вы кого же это имеете в виду?

— Александра Пушкина, допустим, чей прадед был африканцем. Или Александра Дюма — того, который написал «Трех мушкетеров», у него бабушка была рабыней с Гаити.

— Батюшки, я понятия не имела. Вот те на! — воскликнула Хелена, и тон ее намекал, что некоторые вещи лучше бы не знать совсем.

— Я изучала портреты этих людей, чтобы разобраться в том, как по-разному каждый художник запечатлел их чернокожее происхождение — или же не смог с этим справиться.

— Совершенно поразительно. Кто хочет пирога с ревенем?

По сути закрыв тем самым тему, Хелена захлопотала — полезла в духовку за пудингом и принялась готовить заварной крем. Далее Иэн (чьи визиты к матери почти всегда сопровождались выполнением каких-нибудь задачек по дому) ушел наверх чинить разболтавшееся сиденье на унитазе. Хелена же тем временем забрала Софи с собой во двор.

— Знаете, — сказала она, — кажется, впервые в этом году как раз потеплело так, чтобы пить чай в саду.

Они устроились на кованой скамейке, выкрашенной в белый, с видом на клумбу, которая, несомненно, через несколько месяцев станет радовать взоры богатством оттенков. Хелена взяла Софи под руку и стиснула ее пугающе непреклонно и свирепо.

— Я рада, что мой сын нашел вас, — сказала она. — Его две последние подруги совсем не годились — хотя, конечно, матери не полагается так говорить. Я бы хотела, чтобы у него была постоянная спутница — спутница жизни. Что до меня, то я очень остро чувствую нехватку такого спутника, хотя — батюшки! — уж двадцать лет прошло, как моего милого Грэма не стало.

— Должно быть, все случилось… очень внезапно, неожиданно?

— Совершенно. Инфаркт — в пятьдесят два. В полном расцвете сил. Любил свою семью, свою работу…

— Какую?

— Он служил в старых студиях «Пеббл-Милл», в Бирмингеме. Управляющим студии. Старшим управляющим, доложу я вам. Ездить каждый день приходилось далеко, но он не жаловался. Радовался каждой минуте там. Совершенно би-би-сишный был человек, насквозь. Не знаю, что бы он в эти дни про них говорил… Люси была в университете, когда это случилось. Она отдалилась, это ее способ справляться, я уверена. И не упрекнешь. Но хуже всего пришлось нам с Иэном, здесь, в этом доме. Тогда-то, видимо, мы и сблизились…