Он свернул в улочку с односторонним движением. Обе обочины были густо заставлены припаркованными на ночь машинами, и Глеб мчался по узкой, как ствол пневматической винтовки, улице, моля здешнего европейского бога о том, чтобы никто не попался навстречу. Намалеванные на асфальте белые стрелы, указывающие направление движения, были нацелены остриями прямо в него; он мчался против движения, и свернуть в случае чего было просто некуда. Позади, на некотором удалении, неотступно маячили фары преследователей. Им нечего было бояться встречной машины: как ни крути, а разминуться с Глебом она не могла. И преследователи наверняка молили своего аллаха, чтобы тот послал эту встречную машину, тогда можно будет, полюбовавшись грудой исковерканных обломков, отправляться домой спать.

Впереди показалось ярко освещенное устье улицы, вливавшейся под прямым углом в другую, куда более широкую и, насколько помнил Глеб, прямую, как стрела. "Направо или налево?" – заколебался он, решая, куда свернуть. Повернуть направо было намного разумнее, потому что слева дорога ныряла в тоннель, а потом, карабкаясь по крутому склону лесистого холма, уходила в район новостроек. "Направо", – решил Глеб и в ту же секунду, повинуясь внезапному импульсу, круто вывернул руль в противоположную сторону.

Визжа и оставляя за собой дымящиеся полосы расплавленной резины, машина вылетела на проспект, как из пушки, тяжело перескочила газон разделительной полосы и, набирая скорость, с ревом устремилась к тоннелю.

Полицейская "ауди", дежурившая на перекрестке с улочкой, откуда с ревом вылетел видавший виды серый "сааб", засверкав проблесковыми маячками, сорвалась с места и устремилась в погоню в тот самый миг, когда вслед за "саабом" из той же улочки выскочил черный "БМВ". Даже если бы за рулем "БМВ" был профессиональный гонщик, он все равно уже ничего не сумел бы сделать: огромный черный автомобиль в мгновение преодолел отделявшее его от "ауди" расстояние и почти под прямым углом врезался в бело-зеленый багажник.

– То-то же, – глядя в зеркало заднего вида, произнес Глеб Сиверов. – Здесь вам, ребята, не Аравийский полуостров и не Палестина, здесь – Европа. А над Европой кто главный? Уж не ваш аллах...

Он припарковал машину в тихой боковой улочке, выключил двигатель, погасил фары, откинулся на скрипучую спинку сиденья и с наслаждением закурил.

* * *

За ночь тучи куда-то ушли, и день выдался ясный, солнечный, сухой и безветренный. Легкий морозец шутя пощипывал уши и кончик носа, далекие снежные вершины тонули в голубоватой дымке. Отсюда, из предгорий, они были видны лишь как туманный силуэт, служивший окружающему пейзажу достойным обрамлением. Воздух был чист, как родниковая вода, им было невозможно надышаться. На цементных плитах смотровой площадки и на гранитном парапете поблескивала в лучах негреющего декабрьского солнца легкая изморозь, дыхание вырывалось изо рта паром – не густым, как это бывает в сильные морозы, а тоже легким, прозрачным.

Со смотровой площадки открывался прекрасный вид на раскинувшуюся внизу долину, где среди непрочной белизны выпавшего ночью снега виднелись черепичные крыши и поднимающиеся над ними дымы небольшого селения, по виду – небольшого городка, а по количеству населения – средних размеров российской деревушки. Левее, на небольшом удалении от первого, виднелось еще одно селение, и дальше, если приглядеться, можно было различить все те же черепичные крыши и дымы. Это были те самые предместья, в одном из которых герр Пауль Шнайдер, уже несколько часов назад получивший почетное право называться покойным, мечтал купить себе небольшой уютный домик.

Долину наискосок пересекала едва различимая на таком расстоянии нитка железной дороги; рядом вилась темная лента скоростного шоссе. Отсюда, со смотровой площадки, казалось, что несущиеся по шоссе автомобили едва ползут. По железной дороге медленно, как гусеница по ветке, двигался красный пригородный поезд – старый, тихоходный, намного более привычный и уютный, чем новомодные экспрессы, похожие не столько на поезда, сколько на реактивные самолеты, которым какой-то шутник обрезал крылья.

На смотровой площадке стояла всего одна машина – сильно подержанный, видавший виды, но все еще сохраняющий завидную резвость и вполне приличный внешний вид темно-синий "БМВ" пятой серии, один из тех, что в Австрии и соседней Баварии с некоторых пор зовутся "фермерскими лимузинами". Автомобили эти, некогда очень дорогие и престижные, действительно весьма активно приобретались фермерами во время сельскохозяйственного бума начала девяностых годов прошлого века; с тех пор многое изменилось, для фермеров настали не самые легкие времена, и многие из них до сих пор продолжали ездить на своих морально и физически устаревших "лимузинах", вызывая злорадные улыбки тех, кто не мог позволить себе купить такую машину тогда и был не в состоянии приобрести ее современный аналог сегодня.

Пассажиры "лимузина", приличного вида немолодая пара, стояли у парапета смотровой площадки, любуясь видом. На мужчине была светлая зимняя куртка и тирольская шляпа с узкими полями и смешным перышком, а его седая благообразная супруга выглядела как манекен из витрины магазина, торгующего одеждой для пожилых светских дам. Мужчина курил пенковую трубку, озирая расстилавшийся перед ним, будто сошедший с рождественской открытки, вид сквозь толстые стекла очков в мощной роговой оправе. На его гладко выбритом лице застыло выражение снисходительного одобрения, и было непонятно, относится оно к пейзажу или к хорошей работе его собственного пищеварительного тракта. На груди у него на черном матерчатом ремешке висела серебристая коробочка цифрового фотоаппарата, но снимать он не спешил, не находя, по всей видимости, в расстилавшейся внизу панораме ничего примечательного.

Они еще не успели замерзнуть, когда на стоянку, нехорошо чихая, вполз серый "сааб", на бортах и капоте которого красовались крупные надписи "RENT A CAR"; ниже можно было разглядеть номер телефона бюро по прокату автомобилей.

"Сааб" остановился, его двигатель заглох, чихнув в последний раз. Некоторое время из машины никто не выходил, как будто пологий подъем в гору стоил водителю не меньших усилий, чем автомобилю, и теперь он должен был немного прийти в себя, прежде чем делать что-то еще. Затем дверца распахнулась, и из машины, пригнув голову, выбрался мужчина лет сорока, в темной матерчатой куртке и солнцезащитных очках. Засунув руки в карманы, он подошел к парапету и остановился на некотором удалении от пожилой супружеской четы, явно не желая мешать им своим присутствием. Он стоял неподвижно, засунув руки в глубокие карманы куртки, и, поблескивая темными линзами очков, смотрел вниз, а может быть, и прямо перед собой – невозможно было уловить не только направление его взгляда, но и выражение лица. Вероятнее всего, он просто давал отдохнуть машине и ему сейчас было безразлично, на что смотреть.

Постояв так минуты две, мужчина порылся в кармане, достал оттуда пачку сигарет и вытащил одну из пачки. Из другого кармана появилась зажигалка; сложив ладони, мужчина принялся чиркать колесиком. Это продолжалось достаточно долго, чтобы все, кому это было интересно, могли понять: зажигалка у него тоже неисправна.