– Что мы здесь высматриваем? – спросила Дейзи-Мэй, бродя вдоль выставки древних запыленных шкафчиков для призов, картин – от пола до потолка – былых директоров, создающих девушке необычный почетный караул.

– Мы здесь из-за твоей предсмертной записки, – ответил Джо. – Я надеялся, что ты сможешь мне что-то рассказать.

– У меня в голове больше пустоты, чем дельных мыслей, – сказала Дейзи-Мэй, остановившись у одинокого шкафчика и присаживаясь, чтобы взглянуть на содержимое поближе. – Но это не моя школа. Я – чисто Ноттингем. Мне даже знать об этой школе неоткуда.

– Однако ты знала, – заметил Джо, присаживаясь рядом с ней, – и нацарапала ее название на полу. И это приводит к другому вопросу, который ни один из нас пока не задал.

– Которому?

– Как «чисто ноттингемскую девушку» занесло за восемьдесят миль оттуда на линкольнширскую ферму?

Оба погрузились в неуютную тишину.

– Такое чувство, что если узнаем ответ, выясним и кто тебя шлепнул, – произнесла Дейзи-Мэй.

– Ага, – отозвался Джо. – У меня тоже такое чувство.

Она кивнула на витрину.

– Это ты, верно?

Джо посмотрел на выцветшую фотографию, стоящую напротив приза медного цвета, и увидел, что девушка права. Он-подросток сиял, держа в руках тот самый приз, на который они сейчас смотрели. Рядом стояли его старый полицейский напарник, Пит, и его жена Карен (Клэр, поправил себя Джо; паника хлынула в неживое сердце, когда он осознал, что почвенный воздух отнимает воспоминания, на которые он рассчитывал). Дискуссионный клуб, судя по табличке. «Не припомню себя в дискуссиях, но, полагаю, я сносно справлялся».

– Сходится, да? – сказала Дейзи-Мэй. – Тот парень, Пит, говорил об этом на похоронах. Вы, ребята, и Клэр, вы были друганами.

– По-видимому, еще со школы.

Дейзи-Мэй ткнула пальцем в фото.

– Блин, вы с Питом прям бойскауты. В моей школе такую парочку пацанов сразу бы распяли. Единственный дискуссионный клуб, который у нас был, это когда парни пытались скостить себе срок в колонии для несовершеннолетних.

Джо раздраженно оскалился, ткнул бесформенным кулаком прямо сквозь шкафчик.

– Вся эта хрень – словно ходишь по чужим воспоминаниям. Сначала ничего не понимаешь, а когда поймешь, хочешь вернуться обратно.

– Это послежизнь, Джоуи. Раньше привыкнешь, счастливее будешь. Ты видел, чтобы я хныкала просто потому, что нашла свою кучку кожи и костей в той каморке? Сейчас важно только одно: навести в этом дерьме порядок.

* * *

Через несколько секунд блужданий Джо сообразил, что чувствовать запах можно и без носа из плоти и крови. Если снаружи, у главного входа, он чуял едва заметный запах крови и отбеливателя, школьные коридоры его юности были большой дозой прошлого: пот, пища, дезинфектант и плесень заражали его тем же ощущением смутной тревоги, будто что-то происходит на обочине, хотя он этого не видит.

Затем на одной из этих невидимых обочин произошло столкновение.

– Ты это слышала? – спросил Джо, резко разворачиваясь.

– В тихой школе хлопнула дверь? – ответила Дейзи-Мэй. – Ага, блин, слышала.

Оба осторожно двинулись в обратную сторону. Приглушенного зеленого сияния табличек эвакуационных выходов в коридоре хватало, чтобы осветить их путь; воздух похрустывал, будто нечто ожидало разрешения взорваться.

Еще один гулкий удар, на этот раз громче.

– Это в туалете, – бросил Джо, переходя на бег.

– Откуда ты знаешь?

– Я помню, где тут туалеты.

– Знаешь, некоторых людей из Отряда отправляют на посты в Нью-Йорке, – сказала Дейзи-Мэй, когда они завернули за угол, а потом с трудом затормозили перед мужским туалетом. – А мы носимся вокруг школьных сортиров… Просто горшок дерьма.

Джо, не обращая на нее внимания, сделал шаг к двери в туалет. Рябой деревянный порог не давал ей закрыться, и пока Джо осторожно подходил к двери, волоски на его шее встали дыбом, будто что-то знали.

– Ага, я тоже чувствую, – прошептала Дейзи-Мэй. – Входим осторожно, да?

Они подобрались вплотную к двери, у Джо крутило в животе.

– Здесь что-то неладно, – прошептал он.

Дейзи-Мэй обернулась и шикнула на него.

Они постояли у двери.

Переглянулись.

И вошли внутрь.

Дежурное освещение часто мигало красным, в окно просачивался рубец лунного света.

Спиной к ним стоял мальчик, согнувшийся над раковиной. На нем была школьная форма, видавшая лучшие дни; некогда белая рубашка посерела от плесени, штаны истрепались и сползли.

«Поздновато, чтобы бродить по школьным коридорам, – подумал Джо. – Занятия окончились несколько часов назад».

Мальчик замер, словно услышал мысли Джо.

И обернулся.

На вид Джо дал бы ему лет двенадцать. Кожа мальчишки была фарфорово-белой, тело дергалось тысячью микродвижений, как кукла в руках неумелого кукловода. Левый глаз смотрел на них – чего нельзя было сказать о правом, поскольку из него росла коричневая лоза, тянущаяся из глазницы и обвивающая макушку. Руки мальчика были колонизированы тем же образом; казалось, будто он уснул, а потом оказался в сказке братьев Гримм.

«А вот это страшновато», – подумал Джо.

Ребенок открыл рот, и Джо увидел в его глотке пучок таких же коричневых плетей. Мальчик попытался заговорить; с синих губ рвались и замирали хриплые гласные.

Джо ощутил, как Дейзи-Мэй схватила его за руку.

– Бедняга заражен.

– Чем?

– Я же говорила, призраков на Почве хватает ненадолго. После определенного момента воздух сгнаивает их прямо на месте. Не знаю, что убило этого мальчишку, но он не смог перейти на ту сторону. Он здесь слишком долго.

– Откуда ты знаешь, что он мертв? – прошептал Джо.

– У него из глаза растет эта гребаная коричневая херня.

Мальчик протянул к ним руки, и Джо показалось, что коричневые плети напряглись.

– Не могу, – прохрипел мальчишка, моля единственным здоровым глазом.

– Чего не можешь, приятель? – спросила Дейзи-Мэй, шагнув к нему навстречу.

Мальчик накрыл правую руку левой, сцепил их; на лице вырезано отчаяние, вены на шее вздулись.

– Не могу… убрать… это.

Дейзи-Мэй сочувственно улыбнулась.

– Бесит эта штука, да? Погоди немного. У меня с собой кое-что есть.

– Что мы будем делать? – прошептал Джо, когда она обернулась к нему.

– Когда они становятся такими, уже ничего не поделаешь, – прошептала в ответ Дейзи-Мэй. – Ничего не осталось, только боль и растерянность. Тут, на Почве, есть кое-кто поблизости; он может помочь.