Та удивительная сокровенная энергия, которая на протяжении всей жизни с некоторыми интервалами открывалась во мне, сейчас пробудилась снова, и слова мои звучали вдохновенно. Собеседники, внимательно наблюдавшие за мной, заговорили сразу оба:

— Мы приветствуем тебя, ибо отныне ты — член шестого уровня! И она станет твоим учителем!

Я хотел спросить, кто это — «она», но старец приложил палец к губам, призывая к молчанию.

— Два пути берут начало в шестом уровне, — сказал он. — Оба они ведут к седьмому. Ты теперь должен носить маску, пока не изберешь один из них. Пусть никто не видит твоего лица, откроешь его, когда будет дано разрешение. А сейчас иди. Друг ждет тебя.

Когда патриарх закончил говорить, дверь отворилась, и по его знаку я вышел в зал. Звучал вальс, и я — на этот раз в маске и одетый рыцарем — уже собирался выбрать партнершу, когда монахиня под белым покрывалом и в белом же платье положила прекрасную руку мне на плечо. Знакомое волнующее чувство охватило меня, сердце сильно забилось при звуках ее голоса:

— Во имя мира и любви, сэр рыцарь, отбросьте оружие. Надеюсь, вы не вынашиваете замыслов жестокой войны, а ваши доспехи скрывают человека благородного сердца, человека чести?

— Прекрасная монахиня, — ответил я, — если бы все женщины обладали такой властью, какой обладает ваш нежный голос, на Земле воцарился бы мир, а все воины покорились бы любви. Но разве вы против рыцарей и кавалеров, которые сражаются за добродетель и любовь?

— Ах, моя память говорит, что не всегда дело обстояло так. Я хорошо помню, как в прежние времена рыцари, забыв о чести, умыкали бедных монахинь.

— Как вы можете помнить это, прелестная монахиня? Что значат ваши слова?

— Возраст тела это не возраст души. И вы, и я жили на Земле не однажды.

Что за странное чувство закралось в мое сердце? Откуда этот восторг в Душе? Я не мог променять эту беседу на танец, ведь она затронула величайший вопрос жизни и самые затаенные мои мысли. С никогда прежде не испытанной радостью я задал ей следующий вопрос:

— Если мы жили прежде, и вы помните это, отчего же не помню я? Возможно, я — тот рыцарь из былого, который вас умыкнул. Но если и так, это было ради любви. А если я любил вас тогда, то и сейчас люблю вас, ибо я тот, кто любит лишь один раз.

— Не будь таким самоуверенным, о, воин, вооруженный и покрытый кольчугой. Возможно, ты, неведомо для самого себя, говоришь правду, хотя бы отчасти. Но если тебя действительно интересует этот предмет, пойдем туда, где мы будем одни.

— С удовольствием, — ответил я, и монахиня, взяв меня за руку, повела к правой стене зала. «Она — настоящий ангел любви, — думал я. — Она должна была сменить черное на белое. У нее тот же необыкновенный, волнующий голос, какой я слышал, когда ехал к мадам Петровой! Но он совсем не похож на голос женщины в черном, встреченной в зале. Неужели та и эта — одно лицо?.. Если да, то что означает такая внезапная перемена?»

Меж тем мы вошли в комнату, убранную в белых тонах с золотом. Монахиня закрыла дверь и указала мне на диван, а сама, садясь рядом, отбросила покрывало и спросила:

— Не снимет ли рыцарь маску?

На миг я просто онемел, ибо ее удивительная красота превосходила все, виденное мною когда-либо. В то же время у меня возникло странное чувство, будто я уже видел это лицо прежде. Но где и когда?.. Огромные сияющие карие глаза были зеркалом поистине прекрасной души. Я залюбовался длинными ресницами, красиво очерченными бровями и ртом изящной формы. Но более всего прочего совершенным отображением божественной красоты ее делало выражение жемчужно-белого лица со здоровым нежным румянцем на щеках. Ничего удивительного в том, что она носила маску, избегая излишнего внимания; никто не мог бы увидеть это лицо и не остановиться.

Не опуская своих чудных глаз и, по всей видимости, не сознавая моего восхищения, она повторила свою просьбу. Всего несколько минут назад я дал обет не открывать лица и, вспомнив о нем, неуверенно произнес:

— Я обещал не снимать маски.

— Мы же одни, — сказала красавица.

После секундного колебания, совершенно очарованный ее улыбкой, я уже готов был подчиниться, но она со вздохом опустила вуаль и знаком остановила меня. И тогда я понял: это было испытание, и она заметила мою слабость. Мне говорили о друге и учителе, но не об искусителе.

— Господин рыцарь, — проговорила монахиня, — мы беседовали о прошлых жизнях, и вы спросили, почему о них не помните. Дело в том, что память мозга переменчива и ненадежна. Она регистрирует опыт только этой жизни, а прошедшие жизни записаны в душе. Тренировка пробуждает сознание души, в котором сохранены все воспоминания. А теперь, если вы будете любезны выслушать меня, я расскажу вам одну историю. Пожалуйста, позвольте своей душе пробудиться. — Она снова отбросила вуаль и, заняв место напротив, пристально посмотрев мне в глаза, продолжала своим тихим музыкальным голосом:

— Ясное весеннее утро. Легкий ветерок несет золотистые облака в небесной синеве. Фруктовые деревья покрыты бутонами и уже пышно распустившимися цветами. Воздух напоен их ароматом, и радостные птицы повсюду разливают свои трели. С одной стороны горизонт, окаймленный горами, с другой серебристые ручейки, бегущие по зеленым полям к ровному зеркалу моря, говорят, что мы находимся в древней Греции. Двое идут по тропинке, вьющейся у подножия холмов: молодой человек во всей славе силы и красоты, такие черты лица и формы редко встречались с тех пор, как закатилась звезда Греции; обок с ним красивая женщина-гречанка, — такую бы Фидий выбрал в натурщицы. Они направляются на игры — Олимпийские игры. Он, полностью уверенный в своих способностях и умении, она, счастливая от предвкушения его верной победы. Взявшись за руки, они весело шагают своей дорогой. Собирая цветы, она сплетает венок и возлагает на его кудри, а он в знак признательности останавливается, чтобы обнять ее и поцеловать розовые щеки. Так идут они, радостно распевая песни, им кажется, что боги, природа и люди объединились в любви и мире.

Но вот их настигает гонец, и они слышат его голос: «Ксеркс идет! Нужны люди для охраны тропы. Все истинные греки присоединяются к Леониду у Фермопил. Исполни свой долг!» Гонец понесся дальше. Ускорив шаги, юная чета подходит к толпе, собравшейся на игры. Поговаривают, что играми нельзя пренебрегать, даже когда близко враг, но среди этой толпы они находят группу людей, которые собираются немедленно выступить на защиту горного прохода. Юноша решает присоединиться к ним. Прелестная спутница, едва сдерживая слезы, убирает его волосы особым образом, как пристало тем, кто идет на смертный бой, и, целуя его на прощание, говорит: «Ради свободы Греции отпускаю тебя».

Его звали Клеомед, и той ночью его тело уже лежало там, где и тело Леонида, — на тропе, что вилась по горе Эет. В эту ночь Иола — подруга Клеомеда ищет останки своего возлюбленного на поле битвы. И находит. Лицо его, теперь холодное и белое, тем не менее, прекрасно и торжественно спокойно. Она хочет срезать один золотистый локон с его благородной головы, дабы вечно хранить память об их любви. В этот момент солдат восточной орды, отставший от своих, видит ее и бросается к ней, желая учинить насилие. Иола борется. В ярости враг наносит удар, и она падает, обливаясь кровью, на тело своего возлюбленного. Кровь их смешалась, и она умирает, а ночная тьма скрывает эту сцену.