Миг — и катер оказался плотно зажат между тремя суденышками, а его пассажиры замерли под прицелом нескольких стволов: и пистолетных, и автоматных.

— Злостный браконьер, — сообщил поднявшийся на «Каролину» круглолицый, перешагивая через тело капитана. — Давно за ним охочусь.

Сообщил настолько безмятежным тоном, словно не человека только что убил, а выписал ему крупный штраф, поймав с поличным на троллинге лосося.

Затем круглолицый остановил взгляд на Дибиче, определив в нем главного, и продолжил сообщать дурные вести:

— Это корыто я конфискую. А вам, генеральный директор, и вашим людям придется пересесть во-он туда. — и кивнул на обшарпанную дюралевую лодку.

— Вы нас отпускаете? — пискнула Лариса.

— Я вас пересаживаю, — хмыкнул главный «камуфляжник». — А отпускаем вас после того, как будет выплачен штраф.

— Выкуп, — хмуро поправил круглолицего Дибич.

— Штраф, — весело поправил Дибича круглолицый. — Потому что не надо лососей вылавливать там, где закон запрещает.

Лариса нервно хохотнула. Векшин закусил губу. Дибич прищурился. И только Полковник остался спокоен, до равнодушия.

— Нам сейчас с тобой лучше в зеркало не смотреться, Сереженька, — вздохнув, произнес доктор Балодис.

— Почему? Примета дурная? — купился Дергунов.

— В приметы я не верю, но точно знаю, что увидим мы в зеркале двух придурков.

— Не смешной стал у тебя юмор, Андрисович. Унылый.

— Жизнь такая.

— Ты вечно на жизнь жалуешься, когда коньяка нет.

— Не когда, а потому что.

— Но ничего, сегодняшний день будет увлекательным и познавательным, — пообещал полицейский. Он как раз поддел автомобильной монтировкой крышку люка и пытался отвалить ее в сторону. Однако получалось плохо, поскольку рычаг оказался слишком коротким. — Помоги лучше.

— Лучше чего?

— Помоги, а не рассуждай.

— Эх…

Балодис присоединился к полицейскому, и вдвоем они кое-как подняли прикипевшую крышку, стараясь при этом не измараться о ржавчину, обильно покрывавшую ее изнанку. Доктор комментировал их труды тирадами на непонятном языке — не то на латгальском, не то на татском. Капитан же ни тем, ни другим не владел, но вплетенные в речь русские идиомы позволяли ему угадать общий смысл высказываний напарника.

— Добрый центнер небось весит, ***** этакая, — предположил Балодис, когда воля, разум и монтировка одержали победу над бездушным ржавым металлом.

— Ровно пятьдесят пять кило, — уточнил Дергунов.

— Взвешивал?

— И взвешивал, и ГОСТ читал… Случилась на прежней службе история: воровали два организма люки. Одного при погрузке в кузов придавило, причем насмерть.

— Придурок… — вынес вердикт Балодис, пытаясь высветить лучом фонаря дно колодца. — А тупее придурка только два — мы с тобой. Тот хоть денег заработать надеялся, мы в дерьмо бесплатно нырнем. За романтикой.

— В дерьмо я бы не стал нырять. Здесь все-таки не канализация, коммуникационный туннель, дерьмо по нему не плавает.

— Все равно дерьмо, — раздраженно подвел итог Балодис.

Затем доктор сменил тему, но отнюдь не пессимистический настрой:

— Надо было нам плакат распечатать на принтере и на фанерку прилепить: не закрывать, мол, люди работают. А то поедут мимо патрульные, увидят: непорядок — и замуруют, демоны.

— Размуруемся как-нибудь. Полезли?

— Полезли, — вздохнул Балодис. — Но если ничего не найдем, ты одним пузырем не отделаешься.

Сергею спускаться в колодец хотелось ничуть не больше доктора. А не спуститься было нельзя. Неспокойно бы чувствовал себя капитан Дергунов, если бы не спустился, дискомфортно.

А он не любил дискомфорт.

* * *

Дергунов был уверен, что дело о тройном убийстве на Серебристой улице заберут в Москву, и ничего хорошего в том не видел. Что так, что этак, клинским операм придется бегать с высунутыми языками, но одно дело — бегать по заданиям знакомого местного следака, способного войти в положение или прикрыть какой-нибудь косяк, зная, что за операми не пропадет, и совсем другое — быть на подхвате у прибывшей из столицы группы: тем вынь да положь все разом и еще вчера, а не вынул и не положил — такое дерьмо по трубам понесется, что строгач с неполным служебным за конфетку покажется. Плавали, знаем.

Но все получилось иначе, и Дергунов не понял, радоваться ему или нет.

Дело забрала ФСБ, при этом никакой помощи в расследовании «глубинные бурильщики» не потребовали. Сотрудники странного Тринадцатого департамента выгребли все документы до последней бумажки, забрали все вещдоки до последней пуговицы, и смотрели при этом на Дергунова так, словно всерьез размышляли, не обвинить ли его в каком-нибудь тяжком преступлении. В государственной измене, например, осуществленной в форме шпионажа. Но чего-то у них не срослось, и наследники Железного Феликса капитана отпустили.

Можно было вздохнуть с облегчением, но Дергунов его не чувствовал, поскольку никаких следственных действий на месте безопасники не провели, свидетелей не опросили, а, забрав материалы, исчезли, как в воду канули. Какое-то время капитан маялся, не зная, что предпринять и нужно ли что-то предпринимать, потом решил плюнуть на странное расследование здоровой полицейской слюной, но в дело вмешался случай.

Выглядел случай непрезентабельно, приняв на этот раз облик неимоверно вонючего, грязного, в стельку пьяного бомжа по фамилии Осийчук. Бомж сидел в «обезьяннике» и вел себя громко, не угомонился, даже получив по ребрам. Зрелище для дежурной части РУВД было заурядным, и Дергунов прошел бы мимо, однако голос обитатель «обезьянника» имел неприятный, но резкий и звучный, и Сергей поневоле услышал суть его претензий.

Которые, во-первых, сводились к тому, что гады-полицейские не желают принимать меры в связи с трагической гибелью его лучшего друга Кирюхи.

Во-вторых, Осийчук доказывал, что он не пьяный, а пострадавший в результате отравления паленой водкой, которой поминал Кирюху, а так-то выпил всего четвертинку, пьянеть не с чего. Так что виноваты во всем производители паленки и крышующие их гады-полицейские.

В-третьих, бомж распинался, каким замечательным мужиком был Кирюха и как его будет не хватать ему: здесь, в ретроспекции на тему «Знаете, каким он парнем был», вкраплялись душераздирающие подробности безвременной Кирюхиной гибели, и именно одна из подробностей — в каким виде предстал погибший Кирюха пред изумленным взором Осийчука — заставила Дергунова остановиться у «обезьянника». Поскольку это самое описание, если исключить из него матерные выражения, довольно точно описывало состояние третьего тела с Серебристой улицы.