В ту ночь, когда эти прямоходящие млекопитающие заснули, младший брат потихоньку подкрался к каждому из них и растерзал всех. Тихо, аккуратно и четко.

Из зала раздались громкие возгласы одобрения, как будто это мы приветствуем великого героя, вернувшегося с поля битвы. Цирцея подняла руки, требуя тишины.

— А теперь может ли кто-то из вас сказать мне, был ли этот динозавр, который обманул людишек, замаскировавшись под них, героем?

Несколько рук взметнулись вверх. Без сомнения, это подхалимы, которые уже слышали эту историю и знают правильный ответ. Меня рассмешило их рвение угодить любимой учительнице, произвести на нее впечатление, но мой смех утих, как только я увидел, что длинный изумрудный палец показывает на меня.

— Ты, — сказала Цирцея. Нет сомнений, что она обратила внимание на единственного раптора-частного детектива, которому не интересно было играть в двадцать вопросов. — Скажи мне, был ли он героем?

Я, слегка заикаясь и запинаясь, начал:

— Я н-н-не…

— А что говорит твой инстинкт? Герой он или нет?

— Герой, — ответил я. — Он поквитался с убийцами своих братьев. Факт мести налицо.

Я решил, что это и есть правильный ответ, учитывая, что вся эта история главным образом о превосходстве динозавров.

— Верно, — сказала Цирцея, и местные умники посмотрели на меня с завистью. — Но поступив таким образом, не посрамил ли он собственное «я»? Разве он не загнал самого себя в противоестественные рамки?

— Ну да, — сказал я. — Но это ничем не отличается от того, что мы делаем в наше время.

В толпе заохали, включая и Эрни (вот ведь засранец!). Я быстро понял, что только что сказал именно то, что было нужно Цирцее. Но улыбка, которой меня одарила красавица, сгладила возможные ощущения неприязни, и я понял, что меня тянет навстречу этим заостренным очаровательным зубкам и сияющей изумрудной коже.

— То, что один динозавр начал миллион лет назад, чтобы отомстить за смерть родных, стало нашим образом жизни. Некоторые могут сказать, что он герой, но мы полагаем, что он выступил лишь катализатором процесса нашего последующего падения.

По залу прокатился шепот, выражавший согласие, и местные отличники — подлизы снова задрали носы и вернулись в обычное свое состояние превосходства.

— Я рассказываю вам все это не для того, чтобы вы разозлились, — сказала Цирцея залу. — На самом деле моя цель вовсе не ваши чувства. Что бы там ни говорили, это не мое дело учить вас, как вы должны чувствовать и вести пропаганду. Но для каждого из вас важно знать, кто мы, откуда мы произошли, и почему сегодняшние динозавры настолько отличаются от их предков — настоящих динозавров.

Ну, я вообще-то и так это понял, но ей необязательно было выставлять меня двоечником.

— Хорошо она тебя поимела, малыш, — пошутил Эрни, но я не отреагировал.

— Вот здесь и встает вопрос о чистоте, — продолжила Цирцея. — Насколько мы остались динозаврами? Насколько удалились от наших предков? Существуют предания о том, что некогда наши феромоны могли распространяться на мили вокруг, и мы могли учуять большие сообщества сородичей через целые моря. А теперь нам еще повезло, если мы учуем друг друга через обеденный стол.

Здесь она развернулась в полную силу и прочла целую лекцию о чистоте и натурализме, и тех мучениях, которым мы, динозавры, подвергаем себя каждый божий день как физических, так и эмоциональных, ради того чтобы смешаться с так называемым правящим большинством. Говорила она больше часа, и за это время я узнал, что личины, которые мы надеваем, впитывают некоторые химические вещества, ослабляющие наши натуральные феромоны, а наука показала, что за длительную историю ношения человеческого облачения волны, излучаемые мозгом динозавров, стали больше похожими на волны человеческого мозга; и наша вынужденная двойная жизнь привела к тому, что мы считаем себя шестнадцатью разными расами, а не одним видом. Да, все это казалось чертовски осмысленным, особенно когда эти сентенции исходили из чувственного и красивого ротика Цирцеи, который пастью даже язык не поворачивается назвать.

На Эрни это создание не произвело такого впечатления, как на меня. Он чистил когтями одной лапы когти на другой, изредка поднимал голову и кивал, прикидываясь, что и к нему нисходит просветление.

Прошло еще около тридцати минут, и лекция подошла к концу, а потом еще десять минут слушатели рукоплескали Цирцее и не могли успокоиться. Как только оркестр снова начал исполнять свои странные мелодии, хотя в этот раз они были более приятны для слуха, и уши уже в трубочку не сворачивались, Цирцея покинула сцену и растворилась в толпе доброжелателей.

— Только до хрена времени потеряли, — буркнул Эрни, — я так и не почуял его запах за все это время.

— Чей запах?

— Руперта.

— Какого еще Руперта?

Тут Эрни влепил мне подзатыльник, и я снова быстро вернулся к реальности: его бывшая жена, брат, а сам я стою посреди главного зала какой-то секты. Туман, которым заволокло мои несчастные мозги во время лекции Цирцеи, рассеялся, и я потряс головой, чтобы очистить себя от остатков ее паутины.

Эрни положил мне руку на плечо и заглянул в глаза:

— Ты в порядке?

— Лучше не бывает. Давай-ка уносить ноги.

Но это было не так легко. Около двери нас ждали сами хозяева приема. Цирцея приветствовала гостей и прощалась с уходящими. Рядом с ней стояли три мускулистых динозавра, среди которых был и наш старый знакомый игуанодон Сэмюель. Они пристально следили за толпой, и их взгляд не сулил ничего хорошего, при этом громилы настаивали, чтобы все желающие уйти сначала засвидетельствовали свое почтение драгоценной хозяйке. В их глазах светилась паранойя, и мы с Эрни поняли, что лучше всего будет слиться с общим потоком. Мы заняли очередь и стали медленно продвигаться вперед, к выходу.

— Чуешь? — спросил меня Эрни после нескольких минут, когда мы двигались вперед крошечными шажками.

— Что именно?

— Запах, запах каппучино!

Я раздул ноздри насколько мог и глубоко вдохнул. Целый поток феромонов устремился к моим обонятельным нервам. Мне пришлось закрыть глаза, заткнуть уши, чтобы выключить остальные органы чувств и сконцентрироваться на разделении различных запахов. Да… Где-то среди смеси ароматов сосновых шишек, апельсинов и легкого океанского бриза притаился запах послеобеденного кофе, в него добавлено чуть-чуть сливок и намек на шоколад.

— Это он? — спросил я. — Мокко — это он?

— Не могу сказать точно, но мне так кажется.

Мы быстро оглядели комнату, пытаясь так располагать носы по отношению к разным динозаврам, стоявшим вокруг, чтобы выделить их индивидуальные запахи. Это не так-то просто. Вынюхивание запаха по прямой линии — это скорее искусство, чем наука, а некоторые и вовсе утверждают, что это фокус. Очередь по-прежнему двигалась вперед, и мы приближались к короткой аудиенции у самой Цирцеи.